Но ответила Этельберта, которая выглядела неожиданно величаво, несмотря на изорванную одежду и пыль на лице, а также на то, что стояла рядом с человеком, у которого под мышкой была зажата маленькая черная свинка.

— Шепчущий у ворот, — изрекла она. — Я говорю, ибо должна, и не смею молчать.

Хеймдалль пристально посмотрел на Этель.

— Что ты сказала?

— Настало то, что было предсказано, — тихо продолжала жена пастора. — Война Девяти миров, когда Иггдрасиль содрогнется до самых корней и Черная крепость откроется по единому Слову. Мертвые вновь пробудятся к жизни, и живым негде будет укрыться, когда Порядок и Хаос наконец-то станут одним, и Безымянный получит имя, и бесформенное обретет форму, и предатель докажет верность, и слепец поведет вас против десяти тысяч.

К этому времени все глаза обратились на Этельберту. Дориан размышлял о том, какая она красивая, какая сияющая и какая спокойная.

— Прошу прощения, — произнес Хеймдалль. — Вы?..

— Мы встречались, — ответила она.

Хеймдалль посмотрел на нее внимательнее. Мгновение он, хмурясь, изучал ее цвета, намного более яркие, чем у людей.

Затем он укоризненно повернулся к Идун.

— Что ты с ней сделала? — спросил он.

— Она умирала, — оправдывалась Идун. — Я вернула ее.

Повисла весьма зловещая тишина.

— Дай-ка я уточню, — сказал Хеймдалль. — Ты вернула ее.

Идун радостно кивнула.

— Ты дала… человеку… пищу богов.

Идун улыбнулась.

— И ты думала, что это очень умно?

— А в чем дело? — удивилась Целительница.

— В чем дело? — повторил Хеймдалль. — Послушай, Идун. Она вернулась из мертвых. Ты наделила ее даром пророчества. — Он пинком подбросил подвернувшийся камешек. — Боги! Только этого нам и не хватало. Очередного чертова оракула.

— Слишком поздно, — запротестовал Сахарок-и-кулёк, когда они, спотыкаясь, побрели по безликой равнине. — Камень Капитана почернел, вы же знаете, а это может значить только одно…

— Ты останешься со мной, — перебил Генерал. — Для начала мне нужны твои глаза.

— Мои глаза?

— Просто возьми меня за руку и иди.

В темноте Подземного мира Один почти приветствовал слепоту. Но здесь, под поддельным серым небом Мира мертвых, он знал, что его преимущество — таким, каким оно было, — подошло к концу. На бледном лике пустыни они с Сахарком казались двумя тараканами на пирожном — легкими целями для врага. Слепой, Один по-прежнему чувствовал, что ваны недалеко; и их общая сила была такова, что, даже если бы глаза еще служили ему, у него было бы мало шансов выстоять против всех семерых одновременно.

Но ваны, похоже, не спешили нападать. За ним гналась только белая волчица. Она была уже так близко, что Один слышал ее тяжелое дыхание. Но с Сахарком в качестве проводника и стеной из каменных обломков в нескольких ярдах он почти не сомневался, что сможет как-нибудь укрыться, сможет, в случае удачи, ударить первым, в тот миг, когда Охотница вернется в обличье.

Дело было почти безнадежное, но Один не упустил шанса. Нащупав скалу концом посоха, он резко обернулся, прижался спиной к стене и изо всех сил кинул Хагал в открытую пасть белой волчицы.

Если бы эту стрелу пустила Мэдди, все могло бы закончиться здесь и сейчас. Но он не был Мэдди, и мысль-стрела, которая должна была вырвать Охотнице горло, лишь безобидно соскользнула по ее плечу и выбила из скалы цепочку искр-подписей, похожих на петарды.