|
Он нагловато заходил вчера. С трупиками цветов («Но не в горшках же мне их Вам дарить?!») и тысячей извинений («Я обдумал нас… Надо держаться вместе…»). Нет ничего унизительней для поэта, чем с головой погрязнуть в прозе. Тем более, в прозе жизни… Но всезнающим этого не понять, и я не стала переубеждать Пашеньку. Заходил он для одного, а сделал совсем другое — забрал остатки своих вещей. Прогнала дружески, но попросила на какое-то время исчезнуть и у меня не появляться. Не из гордости (обижаться мне было совсем не на что), не из нежелания (уж чего-чего, а желания у меня хватает, и уже на вражину-Артура я поглядываю, как на особь мужского пола)… Прогнала от элементарной брезгливости. Пашенька по привычке разоткровенничался, признался, что «завёл себе девушку»…
— Хорошая она, совсем как девочка… Надо ж и мне когда-нибудь семью заводить, — невинно улыбался он, — Но это ничего не значит. Мы — это мы, и, что бы ни происходило, вы всегда останетесь для меня… Далее следовал длинный перечень званий, которые меня взбесили, скорее, чем порадовали, и я едва сдержалась, чтоб немедленно не выставить Пашеньку вон. Если б он просто зашёл сообщить, что влюбился и счастлив, или бы заглянул по старой дружбе соскучившийся, о нынешней своей жизни меня не просвещая, я бы восприняла нормально. Но вся эта демагогия и философствования на пустом месте были нам совсем не к лицу… Пашенька старательно пытался узаконить собственное блядство, призывая меня в помощницы… — Да, я не хочу прерывать нашу связь! — провозглашал он тоном кающегося преступника, и тут же кидался оправдываться, — А как ещё может быть? Кто Вас познал, тот навек пропал… Снитесь, мучаете… Окончательное решение о разрыве даёт право судить непредвзято: в Пашеньке я сейчас видела фальшивого насквозь восторженного юношу, политого пафосом, как грильяж шоколадом. Осознав собственное несовершенство, можно терзаться, можно стараться исправиться, а можно попросту узаконить его. Пашенька решил следовать последнему варианту, и мне с ним стало не по пути. В моей жизни и без того слишком много узаконенной лжи и грязи. — Вы — ловушка, единожды прельстившись — не выберешься! — поэтизировал он, лишая меня возможности вставить своё веское «нет». — Она — Елисейские поля — место, побывать в котором мечтаешь, но и боишься — вдруг шарахнет разочарованием. Понимаете? Я не хочу терять вас обеих… Мне было как-то даже стыдно выслушивать все эти «ахи». Пашенька хлюпал оправдательными словами, с каждым из них становясь всё гаже и гаже… — С Вами можно гореть, безумствовать, подрывать устои! — восхвалял он, чем-то походя на раннего Свинтуса, — Это так сказочно, Марина! Но иногда непереносимо, — это в нём говорил уже Свинтус поздний, — Вы — зыбкая опора, и пытаясь схватить вас в реальности, всегда остаёшься с пустыми руками. Как тогда, когда я прочёл тот текст… Думал, что знаю вас и получил по морде… Век не забуду. Но теперь это не страшно. Думайте, что хотите, творите, что вздумается… Просто пусть я тоже буду в списке этих ваших приключений. Нам ведь хорошо вместе? А тылы я найду и в других…Ой, — Пашенька не сомневался в своем всепрощении, но все же кокетливо решил извиниться, — Ничего, что я так прямолинейно? Так важно, оказывается, поделиться, выговориться… — Выхвастаться тебе важно, — отрезала я, скрывая за иронией бешенство. Какие приключения?!?! О чём он говорит?!?!? Полгода нос к носу (не говоря уже о других частях тела, которыми соприкасались) дважды в неделю сталкивались, а он настолько плохо меня знает. /Я никогда не хотел, быть первым из всех,/ Но я не терплю быть вторым/ — вот, в сущности, мой ему ответ. |
