— А вы, Марина, лучше пишите меня правильно, английскими буквами, — подсказывает Пашенька и набирает слово «gamer». Мимолётом вспоминаю, как моя Алинка гостила у тётки на Украине. Она была совсем ребёнком и от этого интересовалась всем вокруг. «Пе-ру-кар-ня», — читала она обиженно, — «Что за слово такое нерусское? «Взу-ття», — тоже непонятно. «Очи-ку-ва-ння» — надо же такое слово выдумать!» Маман уже собиралась отчитать её за неуважение к чужому языку, как вдруг Алинка расплылась в счастливой улыбке, наткнувшись на английскую надпись «Adidas» и радостно завопила: «О! «Адидас!» — По-нашему, по-российскому!»

— Какие романтичные у вас отношения! — всплёскивает руками Анечка по поводу Пашенькиного «вы» и убегает в ванну. После утреннего кофе она всегда начинает двигаться со сврехестественной скоростью електровзбивалки.

— А она певица? — косится ей вслед Пашенька, переходя на уважительный шёпот.

— Да, — отвечаю.

— А кем работает?

Как здорово! Как в духе времени: «Ты писатель?» «Да» «А работаешь кем?». Я совсем развеселилась.

— Работает наша Анечка учительницей в школе, — снисхожу до разъяснений, — Преподаёт русский язык и литературу.

— А как же она с такой причёской в школу ходит? — расширяет глаза Пашенька.

— В парике. Сейчас сам увидишь.

На меня вдруг находит что-то. Резко жму ctrl+A, героически уничтожаю всё, про Зинаиду Райх написанное. Не понимаю, зачем это сделала, но к crl+Z не тянусь — знаю, возвращать текст нельзя. В воздухе отчётливо пахнет горелой рукописью.

Из ванны выходит Анна. Сейчас она и впрямь Анечка. Аккуратная брюнетка в карэ, очёсках и строгом костюме. Она отправляется к детям. Она давно могла бы забросить школу, но отсутствие щели для трудовой книжки пугает её, как когда-то пугала сама мысль о возможности выступать на сцене.

— Ничего себе, превращеньице! — ахает Пашенька.

— Днём она преподаёт в школе, вечером — поёт в клубе. Её бывший муж — Гарик — ди-джей. И работает ди-джеем. Называет себя музыкантом. Я вообще кислоту не люблю. Не доросла ещё. Или я до неё, или она до меня… Анна, думаю, тоже не любит. И не любила никогда, но она любила Гарика, и это ко многому обязывало. Сейчас она уже Гарика не любит, но у них общий бизнес и отступать некуда. Анечка бегает с микрофоном по танцполу, шепчет что-то невнятное, очень театрально и с завываниями. А Гарик микширует её со всевозможными треками, включая стук колёс паровоза… Получается ужасно, но всем нравится. Анна теперь — знаменитость. На неё специально ходят. С ней билеты в клуб стоят дороже. Вот как бывает, — я уже знаю, к чему всё это говорю, и хватаюсь за ноутбук. — Хочешь переплюнуть в глазах избранника соперницу — начинаешь чудить и оглянуться не успеваешь, как делаешь блестящую карьеру. Анечка отвоёвывала любовь Гарика у группы «Prodigy».

— О, уважаю, — оживился мой Пашенька.

— А Гарик уже не уважает, кажется. Он перешёл на что-то там покрепче. Слушай, не обижайся, мне тут мысль в голову пришла. Я попишу.

— О, ударница литературного труда! — пришёл Лёва — мой бывший преподаватель— всклокоченный блондин с абсолютно белыми ресницами и веснущатыми кистями рук. Когда-то он слышал, как я стучу по клавишам компьютера в редакции, с тех пор упорно величает меня «ударницей» и требует, чтобы Гарик привлёк меня в качестве ритм-секции.