— Кого?

— Ну, меня, например. Мы с Рыбкой-геннадием этот вариант обсуждали. За определенную плату я согласен поработать козлом отпущения. Знаешь, у меня приятель есть, так он профессионально такими громкими, но краткосрочными отсидками занимался. Сейчас живет в Калифорнии, открыл русский ресторанчик. На выходные в Париж к любовнице летает, а на рыбалку — исключительно к нам сюда наведывается… Забавный тип. Интеллигентный до тошноты, никогда не подумаешь, что стартовый капитал на отсидках сколотил.

— Ты решил пойти по его стопам?

— Хотелось бы, — Артур неопределенно почесал затылок. — Но пока не выходит. Так просто мы гнев заказчика не угомоним. Дело-то неофициальное. В суд подавать никто не станет. Решат не простить — пристрелят просто к чертям. Или неустойку снимут такую, что Рыбка сам меня пристрелит…

— Кто стрелять будет? Эти двое, что с вами прибыли?

— Издеваешься? Ты бы вместо того, чтоб насмехаться, прониклась бы сложностью момента. Короче, отсюда надо валить. Причем, чем быстрее, тем лучше. Если до криминала дойдет, вас потом, как свидетелей, запугивать начнут, или еще что похуже. Я не знаю, как у них такие механизмы отрабатываются. — Артур набрал в грудь воздух и заговорил вдруг совсем по-другому. — Марин, мы давно друг друга знаем… Как ни крути, связь некоторая между нами имеется… Хорошо, что поедешь со мной. Ты нужна мне сейчас. Я одиночество вообще-то паршиво переношу.

И вот тут-то на меня тот ступор и напал. Сердце вдруг заколотилось сильно-сильно. Не от тона Артуровского или там взгляда просительного. От самой сути предложения и абсурдности моего согласия. Муторно все это. Скоропостижно, как твоя, Димка, гибель. Была себе артисткой кабаре, а потом, опа — беглянка, в походные жены к аферисту записавшаяся. И потом, я уеду, а народ как? И как-то сразу про наш поезд мне столько всего хорошего вспомнилось…

Сидела, пялилась за окно, и капризно жаждала возможности остаться с тобой наедине. Но об этом я тебе уже рассказывала.

— Собирай вещи… — Артур, между тем, уже разводит активную деятельность. Я тебя в это дело втравил, мне и забирать…

— Не одну меня! — желчь, настоянная на горечи, вдруг выплескивается прямо на безукоризненную роль Артура-спасителя. Больше не сдерживаюсь, брызжа обидою: — Тех, кого глубже втравил — тех и вытаскивай! Из тюрьмы, из припадков ревности, из ненормальности… Я никуда не втравлена, никого не убивала, и сама цела осталась. Тех, кому сложнее, спасай! Ненави…

Спотыкаюсь на полуслове. Отворачиваюсь к окну, дышу-пыхчу, стараюсь взять себя в руки. Отвратительно… Пребывать постоянно на грани нормы и истерик — отвратительно… Представляю, как мерзко смотрюсь со стороны: крикливая, склочная баба, никого, кроме себя, не замечающая… Человек от новых бед меня ограждать приехал, а я его все старыми попрекаю. Впрочем, ограждений-то я не заказывала, точнее, заказывала, но не себе, а Димке на могилу…

— Да ты, мать, совсем тут извелась, — в голосе Артура скорее брезгливость, чем сочувствие. Вроде как подкалывает он: «Что ж ты, подруга? Такая стойкая баба, а на таких мелочах свихнулась…» Отчего-то меня это приводит в чувства. — А ты все разговоры переводишь на тему своей массажистки-Риночки? — портит все Артур запоздало проснувшимися догадками. Значит, знает… — Понимаю, что тебя подкосило, но пора бы уже и остыть. Всяко в жизни бывает…

В голову лезут «Сплины»: /Я умираю со скуки, когда меня кто-то лечит!/ — поют они там, и я мысленно подпеваю.