Вся остальная публика сгрудилась у центрального стола, причем за многочисленными спинами совершенно не было видно, что там происходит. Позабыв об этикете и традициях славного заведения, мужчины все время отталкивали дам, пытающихся протиснуться вперед. Дамы смешно подпрыгивали, надеясь разглядеть что-то интересное из-за широких и многочисленных спин чопорных кавалеров. Поискав глазами Тимура и не обнаружив его, я подошла ближе. Над скоплением народа витал какой-то очень стойкий дух напряжения и тревоги. Причем никто из присутствующих не разговаривал. Время от времени раздавалось общее «Ах!» или «Ох!» да что-то невнятно бормотал совершенно невидимый крупье.

Судя по всему, внутри толпы шла большая игра. В фильмах я видела такое сто раз. Какой-нибудь подвыпивший миллионер проигрывается в пух и прах, а счастливый победитель, устало выходя из-за стола, делает знак лакею: угощаю всех! Миллионер уходит и пускает себе пулю в лоб, а толпа жадно набрасывается на дармовое шампанское. Нормальные отношения в мире золотого тельца.

Несколько раз обойдя напряженную толпу по кругу и не найдя даже щелочки, сквозь которую можно было бы протиснуть свой стройный стан поближе к захватывающему зрелищу, я решила подождать удобного момента. Дождалась. Кто-то сзади больно ухватил меня за плечо.

– Где шлялась? Останови Дацаева, кроме тебя некому! – Макс шипел мне прямо в ухо и мокро брызгал слюной, видно, волнение зашкаливало.

– Дацаева? – не сразу сообразила я. – А где он?

– Там! – Макс кивнул на толпу. – Его Полиняк уже до трусов раздел!

– Полиняк? Дима? Тимура? – я просто обалдела…

– Давай, Дашка! – подтолкнул меня майор. – На тебя последняя надежда!

Я рванула вперед и тут же вмазалась в непоколебимую черную спину. Спина даже не шелохнулась.

– Извините, – вежливо, как в дверь, стукнула в нее я, – можно пройти?

Ни эта спина, ни ближайшие к ней на мою изысканную просьбу никак не отреагировали.

– Как? – беспомощно обернулась я к Максу.

Он на мгновение задумался, потом отодвинул кресло от ближнего стола, приподнял меня и установил, как на постамент, на бордовый бархат сиденья. Наверное, со стороны это смотрелось восхитительно! Тоненькая стройная фигурка, окутанная дымкой бордового шелка на бордовом постаменте с золоченым обрамлением кресельных ручек. Я приняла соответствующую позу: откинула голову, выпрямила спину, и тут мои глаза уперлись в открывшуюся внизу картину.

За зеленым столом друг против друга, в профиль ко мне, сидели Тимур и Дима. Идеальная стрижка Тимура была всклокочена, ворот рубашки расстегнут, бабочка съехала набок, рукава черного пиджака закатаны чуть ли не до локтей, из-под них беспомощными белыми крыльями подстреленной птицы торчат рукава сорочки. Длинные смуглые пальцы нервно ерзают, сминая прямоугольнички карт.

Дима, в белом сюртуке, с голубой гвоздикой в петлице, напротив, делано спокоен, даже весел. Только привычный неопрятный чубчик взмок от пота…

На сукне возле Полиняка – гора жетонов, раз в десять большая той, что я уже обменяла в кассе, несколько небрежно сложенных в стопку голубоватых бумажек, похожих на листки из чековой книжки, часы, платиновая печатка с бриллиантом, которая все эти дни украшала левую руку Тимура, его же массивная платиновая цепочка, лист бумаги с какими-то записями, ручка…

– Ну? – исподлобья и очень ехидно взглянул на Дацаева Дима. – Игра окончена или хочешь еще?

Говорил он очень тихо, исключительно для Тимура. Так тихо, что его слова, заглушаемые громким учащенным дыханием толпы, вряд ли были слышны даже стоящим вблизи. Заключенный в кокон напряжения и тревоги, звук поднимался вверх, к потолку и, уже отразившись от сверкающей люстры, спускался ко мне, поэтому казалось, что я слышу все с некоторой задержкой, будто через радиомикрофон.