А вот с охранниками иногда приходилось возиться. Не все были способны проявить благоразумие. Обычно моча в голову ударяла тем, кто считал себя самым крутым в округе. Если ты съедаешь за завтраком фунт бекона, зажаренный в дюжине яиц, а вечером с друзьями осушаешь бочонок пива, то конечно, тебе трудно поверить в серьезность намерений какого-то юнца с револьвером. «Да мы таких соплей перешибем!» — подсказывала моча, журча по редким извилинам мозга. И вот его морда багровеет до синевы, и пухлые пальцы теребят застежку кобуры… Но что это? Револьвер юнца испускает струю дыма, что-то больно лупит по руке, и верзила, наконец, понимает, что следующая пуля может попасть в голову. Он роняет свое оружие, если успел его достать, и смотрит на оружие юнца — и с ужасом видит, что тот целится вовсе даже не в голову, а как раз под брюхо. К счастью, из руки хлещет кровь, и, значит, можно отступить, зажимая рану и дожидаясь медицинской помощи. Но — молча. А потом, когда на улице осядет пыль, поднятая лошадьми убегающих налетчиков, вот тогда можно гневно орать, можно палить в воздух, можно даже вскочить на не слишком быструю кобылу и проскакать немного, изображая погоню и надеясь, что ребята Потрошителя не вздумают отстреливаться.

Как правило, такие воспоминания действовали на Кирилла лучше снотворного, и он засыпал с безмятежной улыбкой на лице, и ему снились купающиеся женщины.

А наутро его снова вели на допрос, и он молчал, дожидаясь ночи.

36. Явка с повинной

Прошла неделя. Адвокаты прятали глаза, неловко улыбались, переводили разговор на другие темы. Им не удалось ничего выяснить ни в полиции, ни в сыскном агентстве. Задержанный словно растворился — его не доставили в городскую тюрьму, и ни в одном полицейском участке его следов не нашлось. А вот насчет кокаина… Но тут Илья раздраженно махал рукой — о таблетках поговорим немного позже. Сначала надо найти Черного Испанца.

Гелька быстро освоилась на новом месте, и целый день сновала по особняку с тряпками и щеткой. Василь каждый раз замолкал, если девчонка проносилась мимо во время разговора, а потом не мог вспомнить, о чем вообще шла речь.

Однажды Илье пришло в голову, что пигалица могла и приврать. Мало, что ли, слышал он душераздирающих историй от ночных бабочек? Он попросил Василя съездить с ней на Бродвей, чтобы Гелька показала то самое место, где стояла с цветами.

— Все сходится, — доложил Василь, вернувшись. — Клуб, фонарь, швейцар на входе. Я его поспрашивал, говорит, поймали кого-то, за что — не знает. Но ты не сомневайся, она врать не будет. Она не такая. У нее все на виду. Дуреха, одним словом.

— Тогда вот что, — решил Илья. — Найди мне того журналиста. Помнишь, очкарика? Скажи, есть работа для него.

Прошла еще неделя, и Илья отправился смотреть свой загородный дом.

Приземистое здание с оранжевой крышей ярким пятном выделялось на фоне серых дюн, покрытых редкими прозрачными кустами. Он увидел его из окна вагона, и подумал: «Значит, из окон дома будут видны поезда. Всегда будешь знать, когда заявятся гости».

А еще он заметил катер с высокой трубой, осторожно подходивший к причалу, и понял, что Салливан опять опередил его.

— Ничего домишко, — говорил инспектор, переходя вместе с ним из комнаты в комнату. — Внутри больше, чем снаружи. Я бы и сам в таком пожил.

— Так живите, — охотно согласился Илья.

— Замучают вопросами. Откуда у простого полицейского деньги на такую виллу? Вот если бы я торговал цветами…

Они прошли на причал и встали, облокотившись о перила. Катер покачивался рядом, скребясь кранцами о доски, и Илья подумал, что, наверно, не только Андрей с Петром отправились на нем в последний путь.