«Мой отец посадил эти нарциссы, — сказал Ури, — чтобы ему было легче плакать».

28

Когда нам было одиннадцать лет, Пинес организовал одну из своих последних экскурсий.

«Как в добрые старые времена, — объявил он нам. — На телеге, запряженной лошадями».

В молодости он, бывало, забирался со своими учениками даже на Голаны и в Хуран, и эти экспедиции порой затягивались на целых три недели. Они сушили цветы, ловили насекомых, ели и спали в мошавах, в кибуцах и в тех арабских деревнях, которые им рекомендовал Рылов. Возмущенные родители жаловались, что Пинес отрывает молодежь от работы в самый горячий сезон, когда они больше всего нужны в хозяйстве, но Пинес, выступая на специальном заседании Комитета, посвященном этому вопросу, заявил, что «в деле воспитания горячи все сезоны».

«Семена, которые школа сеет сегодня, вы пожнете через десять лет, — сказал он. — Терпение, товарищи».

На этот раз он запланировал поход сроком всего на три дня.

«Увы, дети мои. Ваши родители могут рассказать вам о больших походах, но мои силы уже не те, что раньше. Пройти туда и обратно я уже не смогу. Мы сможем дойти только до ручья Кишон и древнего Бейт-Шеарима».

На рассвете дедушка привел меня в дом учителя.

«Присмотри за моим Малышом, Яков», — сказал он.

В одиннадцать лет я был такого же роста, как дедушка. Пинес засмеялся и сказал, что, скорее, уж это я должен присматривать за ним.

В качестве сопровождающего с нами отправился Даниэль Либерзон. Он гарцевал верхом на лошади, вооруженный винтовкой и кнутом. Его взгляд сдирал с меня кожу, ища на моем лбу утерянные знаки. Возле русла Кишона мы остановились, вытащили из рюкзаков карманные книжки Танаха с красными корешками и стали читать высокими взволнованными голосами: «Пришли цари, сразились, / тогда сразились цари Ханаанские / в Фанаахе у вод Мегиддонских… / С неба сражались, звезды / с путей своих сражались с Сисарою. / Поток Киссон увлек их, / поток Кедумим, поток Киссон».

Пинес, раскачиваясь в ритме древних слов, с осуждением рассказал нам о старейшинах Мероза, «которые укрылись от воинской повинности на городской свалке». Потом он сказал:

— У кнаанитов было девятьсот колесниц, и они неслись по Долине, а мы прятались меж дубами горы Тавор. — Его палец прочертил широкие линии в воздухе, голос зазвенел от восторга. — И тут пошел дождь. А что происходит у нас в Долине, когда идет дождь?

— Происходит грязь, — крикнули мы.

— Сколько грязи?

— Много, — крикнули мы. — До верха сапог.

— До живота коров, — вдумчиво сказал мой двоюродный брат Иоси.

— Так вот, эта грязь была до живота лошадей, — повел нас Пинес дальше. — Колесницы застряли в грязи, а мы спустились с горы и ударили по врагу. «И покоилась земля сорок лет». Покоилась… — повторил он медленно, словно говорил сам с собой. — Такой покой, что его меряют годами.

Но мы были детьми и еще не понимали, что он бормочет.

На следующий день мы отправились в древний Бейт-Шеарим. Уже по дороге Пинес предупредил, что нам предстоит увидеть «страшное место».

«Сюда привозили мертвых из галута, чтобы похоронить их в земле нашей Страны, — сказал он, когда мы уже стояли в больших и торжественных пещерах некрополя. Его голос гулко звучал в прохладной темноте, его тень дрожала на стенах и стекала в углубления, выдолбленные резцами древних каменщиков. — Тут жил и умер рабби Иегуда а-Наси, и, когда его здесь похоронили, это место превратилось в почетное кладбище».