Скоро придут, станут допрашивать, бить, пытать… Потом, потом в этом же погребе и похоронят Закопают… Впрочем, нет. Кто станет есть картошку из погреба, в котором будут тлеть останки майора ФСБ?

Тлеть? Нет, гнить, разлагаться, фосфоресцировать… Страха не было. Просто нападала жуть от темноты, от неизвестности, от затхлого, несвежего воздуха.

Степаненко исследовал карманы. Все выгребли, даже носового платка нет. А вот часы на руке не тронули. Подсветил — десять часов. Уже день. Это сколько он провалялся в беспамятстве?

Степаненко перебрал в памяти события вчерашнего дня. Банкет, погоня, квартира Эльвиры, старик. Потом поездка к Шмакову, возвращение, труп, ОМОН.

Бандиты поджидали его возле дома. А старик спровоцировал его на побег. Что-то подозрительно он прикрывался своей глухотой. Да и омоновцы повели себя беспечно, словно создали условия для побега, чтобы он угодил прямо в лапы бандюгам.

Степаненко некоторое время боролся с желанием бить, стучать в дверь, чтобы пришли те, кто захватил его. Но, поразмыслив, решил не шуметь, дать себе время для обдумывания положения, для восстановления сил.

Прошел час, два, три… Ожидание стало томительным, физически непереносимым.

«Сколько я могу здесь сидеїь? — думал он. — Сутки? Двое?»

Вечером он уже не выдержал и стал колотить в дверь кулаками, бил ногами. Никакой реакции. С таким успехом можно было бить в бетонную стену или в цементный пол.

Устав, Степаненко улегся на картошку, расслабился, насколько позволяло ему его состояние, приказал себе спать.

Разбудил его звук шагов. Степаненко подсветил часы — двадцать один ноль-ноль. Пунктуальны, черт бы их побрал!

Засов на первой, наружной двери лязгнул и створ нижней слабо осветился. Чьи-то руки ощупали замок на ближней двери, воткнули в него ключ, провернули, сняли дужку замка из скобы.

Степаненко отошел подальше от двери, сел в углу. Первой мыслью было вооружиться какой-нибудь банкой поувесистей, запустить в вошедшего бандита. Словом, дать отпор, чтобы знали — не на того нарвались.

Но сопротивление было бессмысленным, глупым.

Дверь отворилась. Слабый свет вечерних сумерек был приятен для глаз. Но щелкнул выключатель, нестерпимо яркий свет ударил в глаза. Степаненко зажмурился.

— Командир, он оклемался… — раздался голос. Последовал топот. Уже несколько человек стали спускаться в подвал.

Лампочка без абажура била в глаза. Степаненко с трудом привыкал к этому необычайно яркому после сидения в абсолютной темноте свету…

— Вставай, лицом к стене, — приказал один из вошедших. — Руки за спину…

Степаненко очутился в наручниках. Ему надели на голову что-то вроде мешка, вывели из подвала, провели по свежему воздуху, поднялись по какой-то лестнице. В нос ударил приятный запах дерева. Когда с головы сняли мешок, Степаненко понял, что он находится в каком-то частном доме, скорее всего — недавно отстроенном коттедже. В какое бы окно он ни взглянул, все они были забраны изящными решетками. Стены увешаны пейзажами, изготовленными с фотографической точностью.

Его ввели в хорошо освещенный зал. Прямо перед ним стоял коренастый человек, покачиваясь на пружинистых ногах. В его руках Степаненко заметил свое портмоне и мобильник.

«Похож на Рогожцева, — пронеслось в голове. — Но это не он. Брат? Родственник?»

За коренастым стояло несколько качков, готовых броситься на Степаненко по первому знаку своего хозяина. Среди качков выделялся высокий человек с необычно выпяченным кадыком и вытаращенными глазами.