Митрополит был очень умным человеком, связал справку о пае с банковскими упаковками и решил сделать вид, что ничего не разумеет в этих бумажках. Отложил, как не значащие много. Сорок лет во власти – он понимал, какой скандал может выйти, а поскольку в Православной и так, как в улье, все жужжало и гудело, счел полезным не афишировать в его епархии выплывшее воровство.

– Какой то Смирнов, – развел руками Владыка. – Валентин… Вольнонаемный, что ли?

– Из бывших, – подтвердил Иеремия, покраснев так густо, что, казалось, кетчуп носом пойдет. – Уволен уже…

Митрополит знал, что Смирнов Валентин – мирское имя настоятеля, и как ни хотелось ему расправиться немедля с тем, у кого не обнаружено венерических заболеваний, разгуляться нервам не дал, лишь кивнул седой головой.

«Что же теперь будет?» – нервничал иеромонах Василий, глядя, как Владыка сворачивает бумажки и кладет их в карман.

Архимандрит выпил третью и накрепко закрутил бутылку пробкой. Почувствовал, что скоро в дорогу, оправил бороду и зло поглядел на Василия.

И тут монах упал на колени, перекрестился и замогильным голосом попросил, чтобы во всем винили его, что именно в его дурной башке созрел сей план, что готов нести любое наказание!

– Только не раздевайте! – взмолился он. – Не раздевайте! Могу только в послушании жить! Не раз девайте е!

Митрополит был суров, хоть и молчал – монаха с колен не поднимал, прощался с настоятелем.

– Принял ты нас, отец, хорошо…

Троекратно облобызались. Владыка щеки подставлял, а Иеремия, собрав губы гузкой, страсть выказывал.

– Накормил, напоил! Так держать!.. Сметанка у тебя отменная, – добавил, пока архимандрит Варахасий в свою очередь лобызался с хозяином. – Теперь проводи до вертолета!

На выходе из настоятельских покоев скосил глаза на иеромонаха Василия.

– Ты чего коленями клопов давишь! Вставай, со мною полетишь! – и Иеремии: – Документы вслед пришлете!

Уже взобравшись по лесенке к кабине вертолета, митрополит вновь спустился на землю и накрепко обнял одной рукой шею настоятеля, словно прощался с родным, а другой, с перстнем на пальце, скрытно от всех потащил настоятеля за четырехкилограммовый крест к земле, так что у того затрещало в шее, а в ухо смиренный словно металла влил:

– Сам уходи! Иначе вытравлю, как таракана поганого!.. Ишь, верига!..

Улетали под храмовый звон. Звонарь старался истово, как и в утро. Иеремия плакал, стоя на бетоне, махая поочеред руками вослед белой птице с крестом на брюхе. Плакал и Василий, забившийся в самый угол кабины вертолета. Иеремия лил слезы от счастья, от того, что пронесло от разоблачения ужасного и он вскоре поселится с Еленой Ивановной в кондоминиуме. А иеромонах Василий слезы проливал от горя, от страшащей неизвестности, ожидающей его в будущем времени.

– У тебя, что ли, дьяк жену увел? – вдруг услышал сквозь грохот лопастей Василий и, подняв мокрые глаза на Владыку, подсевшему к монаху запросто, кивнул.

– Ну ничего, – приобнял монаха митрополит. – Господь милостив, образуется все…

Сквозь иллюминаторы лился лунный свет, и было почти светло. Смиренный, семидесятипятилетний старик, спал… Он не слышал, как бесчисленное число раз кричал в ночное небо слабоумный Вадик:

– В Выборг поеду! – Уносил ветер слова к луне. – В Выборг! За красной водой!..

* * *

Первое, что стал делать Николай Писарев в своей жизни хорошо – играть на аккордеоне…

Поддавший на Девятое мая дед Кольки стащил с антресолей инструмент и в компании сотоварищей десантников проиграл одним пальцем мелодию «Варшавянка». Ему поаплодировали, запили успех водочкой и забыли про музыку.