Одежда так и не отстиралась… А еще он смолу жевал… Зубы вязли в ней, с трудом разжимались и были белыми, сахарными. А сейчас зубы не те, сейчас фарфоровые, подаренные американским Владыкой, когда с визитом были. Тоже белые, как сахар… Чего про смолу вспомнилось?.. Может, потому что на острове столько сосен?.. А может быть, по матери заскучалось, по ее рукам, красным, без конца стирающим и таким мягким, как тесто. Или смолы захотелось пожевать?
Смиренный не заметил, как задремал, а проснулся от сочного храпа архимандрита, почивающего за стеной. Зевнул, пошамкав губами, глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом умирающей печки: вероятно, с шишечками… Бурлит смола на шишечках в печке, как янтарь цветом… Вспомнилось, как был простым монахом… Еще раз зевнул и подумал, что как ни неохота, но дело надо делать. Не ночевать же на острове! И бухнул локтем в стену, прерывая архимандритский храп.
– Не сплю я, – донеслось.
– Зайди! – окликнул Владыка.
Явился, как полковник в возрасте к генералу. Бойко, но с неловкостью в теле. Тряхнул под рясой грудями.
– Вот что, отец Варахасий, – не вставая с постели, размышлял вслух митрополит. – Мы каждого поодиночке вызывать станем! – И вдогон: – Скажи секретарю, чтобы начал вызывать с иеромонаха Василия!..
Пока звали монаха, Владыка зажег свечи и помолился немного, чтобы Господь позволил ему гневу не поддаваться.
Господь позволил, но человек не справился.
Иеромонах Василий вошел в настоятельские покои без страха, перекрестился, хотел было на колени да перстень целовать, но был остановлен властной рукой. Рука была белой в свечном свете и, взметнувшись, казалась то ли птичьим крылом, то ли заснеженной веткой.
Наткнулся на жест, словно в поддых ударили.
– Ты что же это, сын бесовский! – сощурил глаза Владыка и подался всем телом вперед, словно к броску готовился. – Ты что же это?!. Коммунист?!! – прокричал.
– Я…
– Помолчи лучше, – выскользнул из за спины монаха отец Варахасий и шепнул в ухо, чуть было языком не лизнул: – Помолчи…
– Пусть говорит!!! – возопил митрополит. – Пусть отвечает! В партии был?!!
Василия шарахнуло.
– Да я в шестом поколении поповский сын!
– Так какого рожна ты письма партийные подписываешь?!
– Никаких партийных писем я не подписывал! – удивился Василий.
– Лучше сознайся, – шипел змеей архимандрит.
– Раздену! – пригрозил Владыка. – Раздену и…
Но тут вдруг гнев его куда то исчез в мгновение одно, то ли дымком шишечным потянуло, то ли Господь помог, но митрополиту вдруг сделалось преспокойно, и он продолжил уже не так громко, чуть чуть громыхая в груди, для солидности и важности, самую малость.
– Что же ты, отец на отца, бумагу состряпал?
– Так воровство, – развел руками Василий.
Он вдруг вспомнил жену Руфь и дочерей своих, на миг блеснул глазами из за слезы, но, взяв себя в руки, обсох разом и подтвердил:
– Всюду воровство! Воруют!
– А доказательства? – попросил Владыка и зевнул без стеснения, показав американский сахар.
– Так вон они! – кивнул Василий на чугун.
– Где? – воззрился в угол митрополит.
– Где? – вторил отец Варахасий.
– Так в сейфе же!
– Я думал, печка это, – удивился Владыка, скакнул к сейфу, потрогал крест на двери, затем дверцу потщился открыть.
– А ключ?
– Ключ где? – рявкнул архимандрит и ткнул иеромонаха Василия большим пальцем в бок так, что тот чуть было не задохнулся.
Отпою, мелькнуло у Василия, вслух же он открыл, что ключ у настоятеля, а в сейфе деньги – доллары, пожертвованные финским обществом «Дружба с Коловцом». |