Изменить размер шрифта - +
Одежда так и не отстиралась… А еще он смолу жевал… Зубы вязли в ней, с трудом разжимались и были белыми, сахарными. А сейчас зубы не те, сейчас фарфоровые, подаренные американским Владыкой, когда с визитом были. Тоже белые, как сахар… Чего про смолу вспомнилось?.. Может, потому что на острове столько сосен?.. А может быть, по матери заскучалось, по ее рукам, красным, без конца стирающим и таким мягким, как тесто. Или смолы захотелось пожевать?

Смиренный не заметил, как задремал, а проснулся от сочного храпа архимандрита, почивающего за стеной. Зевнул, пошамкав губами, глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом умирающей печки: вероятно, с шишечками… Бурлит смола на шишечках в печке, как янтарь цветом… Вспомнилось, как был простым монахом… Еще раз зевнул и подумал, что как ни неохота, но дело надо делать. Не ночевать же на острове! И бухнул локтем в стену, прерывая архимандритский храп.

– Не сплю я, – донеслось.

– Зайди! – окликнул Владыка.

Явился, как полковник в возрасте к генералу. Бойко, но с неловкостью в теле. Тряхнул под рясой грудями.

– Вот что, отец Варахасий, – не вставая с постели, размышлял вслух митрополит. – Мы каждого поодиночке вызывать станем! – И вдогон: – Скажи секретарю, чтобы начал вызывать с иеромонаха Василия!..

Пока звали монаха, Владыка зажег свечи и помолился немного, чтобы Господь позволил ему гневу не поддаваться.

Господь позволил, но человек не справился.

Иеромонах Василий вошел в настоятельские покои без страха, перекрестился, хотел было на колени да перстень целовать, но был остановлен властной рукой. Рука была белой в свечном свете и, взметнувшись, казалась то ли птичьим крылом, то ли заснеженной веткой.

Наткнулся на жест, словно в поддых ударили.

– Ты что же это, сын бесовский! – сощурил глаза Владыка и подался всем телом вперед, словно к броску готовился. – Ты что же это?!. Коммунист?!! – прокричал.

– Я…

– Помолчи лучше, – выскользнул из за спины монаха отец Варахасий и шепнул в ухо, чуть было языком не лизнул: – Помолчи…

– Пусть говорит!!! – возопил митрополит. – Пусть отвечает! В партии был?!!

Василия шарахнуло.

– Да я в шестом поколении поповский сын!

– Так какого рожна ты письма партийные подписываешь?!

– Никаких партийных писем я не подписывал! – удивился Василий.

– Лучше сознайся, – шипел змеей архимандрит.

– Раздену! – пригрозил Владыка. – Раздену и…

Но тут вдруг гнев его куда то исчез в мгновение одно, то ли дымком шишечным потянуло, то ли Господь помог, но митрополиту вдруг сделалось преспокойно, и он продолжил уже не так громко, чуть чуть громыхая в груди, для солидности и важности, самую малость.

– Что же ты, отец на отца, бумагу состряпал?

– Так воровство, – развел руками Василий.

Он вдруг вспомнил жену Руфь и дочерей своих, на миг блеснул глазами из за слезы, но, взяв себя в руки, обсох разом и подтвердил:

– Всюду воровство! Воруют!

– А доказательства? – попросил Владыка и зевнул без стеснения, показав американский сахар.

– Так вон они! – кивнул Василий на чугун.

– Где? – воззрился в угол митрополит.

– Где? – вторил отец Варахасий.

– Так в сейфе же!

– Я думал, печка это, – удивился Владыка, скакнул к сейфу, потрогал крест на двери, затем дверцу потщился открыть.

– А ключ?

– Ключ где? – рявкнул архимандрит и ткнул иеромонаха Василия большим пальцем в бок так, что тот чуть было не задохнулся.

Отпою, мелькнуло у Василия, вслух же он открыл, что ключ у настоятеля, а в сейфе деньги – доллары, пожертвованные финским обществом «Дружба с Коловцом».

Быстрый переход