– На сорок семь километров превышение! Это же ого го го! – И осклабился: – Штраф будем платить! В сберкассе! А сейчас там обед! Закрыта сберкасса!.. До четырех… А сейчас пятнадцать ноль две!..

– Мил человек, – попросил Василий. – Отпусти ты меня! – и вылез из автомобиля, расправляя бороду и крест поглаживая.

– Никак не могу, – игнорировал крест постовой.

– Так нет денег у меня, – объяснял Василий.

– Так нарушать не надо!

Батюшка полез в карман брюк, задрав при этом подрясник, выудил помятый паспорт, нервно полистал его и протянул книжицу к самому мясистому носу старшины, из которого, будто из репейника, торчали жесткие волоски.

– На, смотри!

– Чего тут? – скосил глаза старшина.

– А то, – повышал голос Василий. – А то! Пятеро детей у меня, а ты поборами занимаешься!

– Я закон оберегаю, – зло проговорил мент, не обратив внимания и на детей. – Я не себе! – вдруг разозлился окончательно. – А ну, давай права, буду автомобиль отлучать на штрафную стоянку!

Он отвернулся, а Василий полез за деньгами, договариваться так.

Уже нащупал сторублевку, как неожиданно для самого себя сказал:

– Вот потихоньку доберусь до храма и отпою тебя!..

– Чего? – не понял старшина.

– Вечером и отпою, царствие тебе небесное, – и протянул купюру: – На ка сторублевочку…

Гаишник вдруг сделался маленьким от услышанного ужаса, как то скукожился осенним листом и заговорил фальцетом:

– Ощущаю неправоту свою… надо по человечьи к ближнему своему… пятерых детей трудно… спрячьте ваши деньги…

Мент открыл Василию дверцу «жигуля», затем снял краги, зачерпнул из одной горсть купюр и протянул водителю.

– Вот, на свечечки…

Когда батюшка Василий вернулся домой, то оказалось, что на подношение можно было поставить триста тридцать пять больших свечей, а уж маленьких и не сосчитать…

Об этой истории, говорят, даже патриарх прознал, смеялся до слез, да, видимо, за анекдот посчитал.

В общем, жил Василий и по крупному не тужил.

Но как то проезжал по периферии столичный дьякон. Немолодой, да озорной, с такими же розовыми щеками, как и у матушки. Пожил в приходе с недельку, попитался, да и увез жену Василия вместе с дочерьми в Москву. Был скандал!.. Василий писал начальству о таком небывалом, случившимся с ним, но, видимо, у дьякона был блат в высших сферах. Руфь добилась церковного развода, вышла замуж за дьяка, и, венчанные, они приняли негласную аскезу на веки вечные. По всей вероятности, матушке не нравился интим вовсе, да и рожать не хотелось более, а дьякон, как отец пятерых несовершеннолетних детей, вскоре получил жирнющий приход в ближайшем Подмосковье. К тому же он являлся двоюродным дядей патриаршего секретаря.

После такого разорения семейного и удара душевного батюшка Василий отказался от прихода и вскоре прибыл на остров Коловец, где через три года послушаний был пострижен в монахи…

* * *

Владыка прилетел на остров только через три месяца, когда все уже и ждать перестали. Огромный белый вертолет с крестом на выпученном брюхе опустился на взлетную площадку, и из отворенной двери явился сам митрополит. Сначала, конечно, архимандрит и секретарь, а потом уж сам Владыка. Но на первых даже не очень и глядели.

Звонарь в порыве экстаза чуть не оборвал с колоколов языки. Звон стоял такой, что, казалось, налим в Ладоге поглушится и всплывет пузом.

Владыку, конечно, встречали всем маленьким островным миром. И вольнонаемные все, и братия, спешащая к трапу, дабы получить благословение, и даже рыбаки браконьеры, с ног до головы в засохшей рыбьей чешуе, явились с дальней косы.