– Не запущу…

Они еще посидели молча, потом Женька хитро заглянула Кольке в глаза и предложила:

– А хочешь, я Надьку попрошу, она мне не откажет! Надька всем дает по моей просьбе!

Колька знал, что речь идет о рыжей пэтэушнице, которую попробовали все старшеклассники, рассказывающие, что у нее даже на ж… веснушки…

– А можно с тобой?

– Что? – не поняла Женька.

– Ну, то, что ты с Сашкой делала?

– Ты же не видел!

– Я слышал зато.

Женька вздохнула глубоко и посмотрела на Кольку, как на мелюзгу непонятливую.

– Я же тебе сказала, что замуж выхожу… И потом, ты же малявка!

– Да да…

– Какой ты все таки идиот!

– Да да…

– Ну что, будешь с Надькой? Решай скорее, мне идти пора.

– Буду, – буркнул Колька в ответ – и сам ему испугался.

– Тогда через полчаса на чердаке!

Женька резко встала и пошла прочь. Он смотрел на нее, как она уходит, держа спину нарочито прямо, и казалось ему, что это любовь его уходит навсегда. В душе болело совсем сладко, особенно мармеладно стало, когда он увидел ее в телефонной будке… Ах да, Надька!..

Он опоздал на десять минут. Надька сидела на трубе и бросала чердачным голубям кусочки хлебного мякиша.

– Это тебя от любви лечить надо? – спросила она, не оборачиваясь.

Колька вздрогнул.

– Ага, – просипел.

– Гуль гуль гуль! – подзывала рыжая птиц. – Я уж такая профессорша стала… Стольких от любви вылечила!.. А сама, не поверишь, ни разу не болела!

И повернулась.

Колька зажмурился, настолько она была рыжей – прямо выплеснула свой рыжий цвет ему в лицо.

– Дрейфишь?

– Я?! – он сделал на лице пренебрежение.

– Дрейфишь! – поставила точный диагноз Надька. – Ну, иди сюда, у меня времени мало, завтра зачет!..

И он пошел на ватных ногах, с горем в груди и солнцем в глазах. А она тем временем сняла через голову платье, аккуратно сложила его и повесила на трубу.

Надька была плоская, как фанера, чуть сутулая, а оттого с выпяченным животом. Она стояла и зевала, почесывая рыжий бок. А он смотрел на это чудо, к которому не хотел быть причастным, и пытался представить на месте Надьки Женьку, но ничего не выходило.

– Трусы снимать? – спросила Надька, засунув в рот кусок белой булки.

– Снимать, – ответил Колька автоматически. Теперь на него полыхнуло из под живота солнцем.

Ослепило глаза.

«Можно ли быть такой рыжей? – подумал он, и сам себе ответил: – Можно».

А у очень рыжих всегда ноги красноватые… Надька, как будто невзначай, повернулась спиной, заманивая пацана, и Колька направился в ее сторону, дабы убедиться, что на ее ж…, как говорили, веснушки растут. Он почти уткнулся в Надькины мослы, когда она вновь повернулась, проехавшись по его носу огненно рыжими кудрями.

И тут Кольку проняло. Будто сто мужиков в нем проснулось. Хватанул Надьку за бедра, развернул к себе позвонками, перегнул и влетел в ее нутро, словно крот в нору. Глаза его закатились, он побледнел и все приговаривал:

– Женька!..

– Надя я! – вскрикивала рыжая. – Ой!

– Женечка!!!

– Да Надька я!.. Мамочки!!!

А он все повторял имя возлюбленной, но Надьке было уже наплевать, потому что она что то почувствовала, доселе не чувствованное, и старалась прочувствовать это до конца.

– Женька!!! – заорал в последний раз Колька.

Надька с перекошенным от возбуждения лицом сорвалась, как рыба с крючка, от этого крика – и со всего маха лбом о трубу.