– Буду играть, – настаивал Писарев.

Все пацаны понимали, что Дверь друг Мальца, который сейчас чалится на зоне, а это серьезно. Решили молчать.

– Ну, так как?

Молчали.

– Надька теперь общая! – предложил Колька. – Национализированная!

Молчали.

Он начинал злиться, но понимал пацанов, не желающих проигрывать из за какого то лоха неумелого.

– Проиграем, я все деньги сам заплачу! – предложил.

– Ха, – не выдержал Кипа, подцепил мячик «Ботасом» и почеканил чуток с мыска на колено. – Откуда у тебя бабки такие?

– Не твое дело! – огрызнулся Колька. – Сказал, отдам!

– Выходить будешь только на замену! – решил дело Лялин. – Согласен?

– Согласен.

– А тебя что, – обалдел Кипа, – тебя кто капитаном то выбирал?

Мячик сорвался с ноги, отскочил от земли и въехал недовольному Кипе по подбородку.

– А капитаном меня выбрала жизнь! – с пафосом ответил Лялин. – Играем в пять, приходи в четыре!

Как только Колька отошел, начался дикий базл, в котором, помимо игроков, принял участие и судья Фасольянц, уверенный, что с Писаревым команда проиграет с двузначным счетом.

– Ты что, в доле участвуешь, дядя Арсен? – поинтересовался Лялин.

– Моя доля, – с надрывом в голосе определился Фасольянц, – это доля человека, покинувшего свою горячо любимую Родину.

– Там тебя, дядя Арсен, Надька ждет! – обернулся Колька. – Кольцо с собою захвати золотое!

Фасольянц хлопнул грустными глазами и помчался куда то на толстых ногах. Наверное, воровать у своей жены Джульетты драгоценность…

Колька поел жареной картошки, разогрев ее на газу, и лег до игры поспать. Ему не спалось, казалось, что то мучает, а вот что, понять не мог.

Встал, вытащил из шкафа спортивные трусы, майку и кеды. На майке бабкиным карандашом для ресниц написал «Кипиани». Примерил. Надпись получилась кривой.

«Что же меня так мучает? – думал Колька. – Может быть, игра волнует? Или по прежнему Женька ноет в душе занозой? Нет… Тогда что?..»

Он ходил по комнате от двери до окна, но ответ не приходил, оставляя тело напряженным, а мозги в смятении. Выглянул в окно. Уже собирались зрители, меж которых ходил Кипа, демонстрируя новые кроссовки.

Пора, подумал. Зашнуровал кеды и поглядел на указательный палец без фаланги. Может, меня мучают фантомные боли?..

Ругнулся грязно, матерно, и, оправив черные трусы с лампасками, вышел за дверь.

* * *

– Садись! – скомандовал Лялин, указывая на скамейку с запасными.

Колька рассматривал соседских пацанов, разминающихся сочными ударами по воротам.

Они, пожалуй, постарше будут, прикинул он, но страха не было.

– Ну что, сирые, – проговорил один голенастый. – С голоду теперь сдохнете! – и ударил по воротам.

Мяч пролетел по дуге, но вратарем был парень, лет девятнадцати, почти мужик, который с необычайной легкостью сложился, прыгнул и вытащил мяч из девятки.

Прибыл судья Фасольянц, с невероятной красоты бланшем под левым глазом.

– Внимание! – прокричал он, прикрывшись рукой. – Капитаны, ко мне!

С соседской стороны главным был девятнадцатилетний воротчик, а со свойской сразу двое рванули к центру. Ляля и Кипа.

Зрители, мужики с окрестных домов, ржали и выкрикивали всякие похабности.

Между Лялей и Кипой чуть драки не случилось, но Кипа был чуток трусоват, а потому, как он сказал, «для пользы общего дела», отошел в сторону и занял место левого крайнего нападающего.

– Есть у кого монетка? – поинтересовался Фасольянц.