– Это кто? – интересовалась Надька, стирая со щеки голубиный помет и показывая на долговязого пацана, все время мазавшего со штрафных.

– Кипа! – отвечал Колька грубо. – Не знаешь, что ли?

– Отсюда не видать!

– А этот в кепке кто?

– Вратарь!

– Кишкин? – удивлялась Надька. – Ему только блох ловить!

– А тебе кой чего другого ловить!

– Фу!

Вечером, поедая бабкину жареную картошку с котлетами, Колька прослушал по радио песню про Стеньку Разина. Особенно запали в сердце слова: «…нас на бабу променял»!

Доел Колька картошку и, лежа на диване, все повторял:

– И за борт ее бросает в набежавшую волну!

Он на мгновение представил, как Надька летит с крыши, бац об асфальт… Получалось жестоко!..

На следующий день он, как всегда, потратил на нее свои младые силы и с чердака наблюдал принципиальный футбольный матч.

После того как Кипа вновь промазал по воротам, а Кишкин пропустил две безответные бабочки, Колька врагом посмотрел на загорающую Надьку, отметил, что она не покрывается шоколадным загаром, а только краснеет, как рак в кастрюле; испытал прилив ненависти, шлепнул ее по выпуклому животу и сказал, что уходит.

– До завтра! – попрощалась Надька, сделав на лице эротический, в ее понимании, оскал.

– Я навсегда! – прошипел Колька, услышав финальную трель свистка толстого армянина Фасольянца, который хвастал всем, что он был арбитром городской категории, когда в Ереване жил. – Больше не жди! Не приду!

Надька, последними неделями превращенная в женщину, мгновенно учуяла правду в словах любовника, вскочила на ноги и бросилась за Колькой.

– Нет! – кричала она голосом, наполненным страданием. – Нет!!! – и подпрыгивала на раскаленной крыше.

А внизу мужики, выигравшие пол литру и опустошившие ее наполовину, молча смотрели в небо, на краю которого плясала голая баба, такая огненно рыжая, что непонятно было, от нее свет исходит или от привычного светила.

– Я умру без тебя! – причитала Надька.

– Умри, – позволял Колька жестоко.

– Брошусь с крыши!

– Вперед!

Она тряслась всем телом, не зная, что еще сказать, а он уже был возле чердачной двери. Надька бросилась вослед, чуть было не растянулась, поскользнувшись на голубином исходе, и в последнем увещевании пригрозила, что отдастся армянину Фасольянцу, который обещал ей за обладание золотое кольцо. Колька коротко ткнул ей кулаком в нос и хлопнул дверью лифта…

На следующий день он как мужчина превозмог тягу к чердаку и направился прямо к футбольной коробочке. Там уже происходило шевеление – это свои разрабатывали тактику на сегодняшний матч с соседским двором.

Колька втерся в самую кучу, выставив ухо. На него смотрели криво, но он на то не обращал внимания, а ловил для себя новые словечки: сухой лист, щечка, давать пыра и т.д. Еще он понял, что игра сегодня предстоит наипринципиальнейшая, что ставка велика, как никогда, – школьные обеды на весь год или двести рублей деньгами сразу.

– Буду играть! – неожиданно оповестил пацанов Колька.

– Ты?!. – удивился вратарь Кишкин, который брал всех на ля ля, что у него кепка от самого Льва Ивановича: мол, с батей водку пьют, если игры нет!

– Я, – подтвердил Колька.

– А ты когда нибудь играл в футбол? – поинтересовался долговязый Кипа, выставляя то одну ногу вперед, то другую, показывая всем новые кроссовки «Ботас». Гарцевал, как конь.

– Ну не играл!

– Хочешь, чтобы мы на двести колов залетели? – поинтересовался нападающий Лялин, у которого мама трудилась в солнечном Мозамбике.