— Да мы на Разваловомъ болотѣ.

— На Разваловомъ болотѣ? Ну, такъ вотъ тутъ сейчасъ…

— Можешь ты насъ къ этой бабѣ проводить?

— Полноте, докторъ, бросьте… — останавливалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Отчего-же не пройтиться? По крайности увидимъ, какая тутъ дичь есть, которая можетъ купца отъ скуки разговорить. Можешь ты, говорю, проводить насъ съ этой бабѣ? — спрашивалъ мужика докторъ.

— Могу, ваше сіятельство, въ лучшемъ видѣ могу.

— Ну, веди.

Мужикъ поднялся и, шатаясь, повелъ охотниковъ.

— Оставьте, докторъ… Ну, что вамъ за охота! — все еще отговаривалъ доктора товарищъ.

— Нравы хочу наблюдать. У этой бабы чаю напиться можно?

— Въ ведро самоваръ держитъ, — отвѣчалъ мужикъ. — Вдова, одно слово — ягода.

— Вотъ видите, Викентій Павлычъ, какъ хорошо. Чаю напьемся у ней, а поѣсть пойдемъ къ себѣ въ охотничій домъ въ Зеленово. Веди, почтенный, веди.

Мужикъ остановился, поправилъ шапку и, улыбаясь, сказалъ:

— Ослабъ я, ваша милость, очень… Сильно ужъ земля къ себѣ притянула — вотъ ноги и шатаются. Ежели-бы намъ отъ вашей чести стаканчикъ въ подкрѣпленіе…

— Ну, пей, пей… Вотъ тебѣ…

Докторъ отвинтилъ отъ горла фляжки стаканчикъ, налилъ настойки и далъ мужику. Мужикъ выпилъ.

— Вотъ за это благодаримъ покорно. Теперь черезъ это лекарствіе мы куда угодно можемъ живо… Одна нога здѣсь, другая тамъ.

Мужикъ повеселѣлъ. Докторъ и охотникъ, одѣтый тирольцемъ, шли за намъ.

IV.

Полупьяный мужикъ, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленныхъ деревьевъ, шелъ впереди охотниковъ и бормоталъ:

— И куда это купецъ мой дѣваться могъ ума не приложу! Пили вмѣстѣ. Если я былъ пьянъ и онъ долженъ быть пьянъ, коли меня сморило и я уснулъ въ лѣсу, стало быть и онъ долженъ былъ уснуть, потому мы съ нимъ душа въ душу… Онъ стаканчикъ, и я стаканчикъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! Вотъ что, господа честные, ваше благородіе… Не завалился-ли онъ какъ-нибудь въ другіе кусты? — обратился мужикъ къ слѣдовавшимъ за нимъ охотникамъ. — Меня-то вы нашли и разбудили, а его-то нѣтъ.

— Веди, веди. Показывай, гдѣ твоя магическая баба Василиса Андреевна, которая отъ тоски разговорить можетъ, — сказалъ докторъ.

— Бабу мы найдемъ, насчетъ этого будьте покойны… А вотъ Аникія-то Митрофаныча больно жаль. И навѣрное онъ, сердечный, гдѣ-нибудь въ кустахъ.

— Да Аникій-то Митрофанычъ твой изъ гостинодворовъ, что-ли? — спросилъ мужика охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Во, во, во… Краснымъ товаромъ въ рынкѣ торгуетъ.

— Ну, такъ успокойся. Онъ уже давнымъ давно около охотничьей избы сосѣдскихъ куръ стрѣляетъ. Мнѣ давеча про него нашъ Егоръ Холодновъ сказывалъ.

— Ну?! — протянулъ мужикъ. — Какъ-же онъ меня-то въ кустахъ забылъ и одинъ ушелъ? Вѣдь другъ, первый другъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! А только доложу вамъ, господа, и душа-же человѣкъ! Вотъ душа-то! Себѣ стаканчикъ — мнѣ стаканчикъ; себѣ бутылку пива — мнѣ бутылку пива. И все въ этомъ направленіи.

— Ты къ бабѣ-то веди, а разговаривай поменьше, — перебилъ мужика докторъ.

— Да ужъ пришли. Чего вести-то? Вонъ ея изба стоитъ. Сама она у насъ крайняя и изба у ней крайняя. Такъ крайняя на деревнѣ и стоитъ. Вонъ она…

Мужикъ покачнулся на ногахъ, показалъ на избу, выглядывающую изъ-за деревьевъ, и продолжалъ:

— Самъ становой къ ней чаю напиться заѣзжаетъ — вотъ она баба-то у насъ какая! Вонъ и кузница ейная стоитъ.