— Вотъ видите! — кивнулъ докторъ на егеря. У насъ съ нимъ разговоровъ-то насчетъ медицины было да и перебыло. Ну, ступай, Холодновъ, и хлопочи насчетъ ницъ и грибовъ. Аяксъ! Фю-ю! свистнулъ докторъ собаку.

— Да здѣсь онъ, здѣсь. Вонъ съ моей собакой нюхается, — указалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ. — Двѣ собаки и два охотника… — прибавилъ онъ. — А какъ будетъ, если мы утку увидимъ? Кому стрѣлять?

— Утка не бываетъ одна. Ихъ всегда нѣсколько вмѣстѣ. Вмѣстѣ и выстрѣлимъ. Что убьемъ, то подѣлимъ, — отвѣчалъ докторъ.

— А одну утку убьемъ?

— Ну, чья собака принесетъ — того и утка. Да я, батенька, не изъ-за дичи. Богъ съ ней съ дичью. Будетъ утка — вы ее и берите себѣ. Я даже не люблю дикихъ утокъ. То-ли дѣло хорошая доморощенная утка да съ груздемъ

— Однако, вы, докторъ, большой охотникъ до жирнаго.

— Грѣшный человѣкъ — люблю. Вотъ оттого-то меня и разноситъ. Но при моціонѣ — ничего.

— Напрасно вы грибовъ-то да яичницу заказали Холоднову. У меня привезены съ собой ветчина и отличныя сосиски.

— Мы и ветчины съ сосисками… Доброму вору все впору. Я два-то часа проброжу по болоту, сгоню съ себя семь потовъ, такъ вернусь какъ крокодилъ голодный.

— Нѣтъ, я къ тому, что грибы въ сметанѣ, ветчина, сосиски — все на подборъ трудно переваримое.

— У меня есть съ собой отличное топливо для усиленія варки желудка.

Докторъ ударилъ себя по фляжкѣ.

— И у меня двѣ бутылки мадеры въ охотничьей избѣ осталось, — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Такъ чего-жъ вы хотите! При такой усиленной топкѣ мы топоръ переваримъ.

— У васъ настой какой-нибудь въ фляжкѣ?

— Отъ семи болѣзней, какъ говоритъ мой одинъ знакомый купецъ, Про средневѣковой жизненный эликсиръ слыхали? Такъ вотъ это онъ самый и есть.

— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, какая у васъ настойка?

— Все тутъ. Тутъ и ипекакуана, тутъ и трефоль, и александрійскій листъ, и мята и полынь. Знакомому калашниковскому купцу я этотъ настой прописалъ, такъ онъ и самъ, и вся его семья отъ всѣхъ болѣзней имъ лечатся. А вы зачѣмъ?..

— Да такъ… — улыбнулся охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, и спросилъ: — Вы мнѣ скажите: отъ изжоги онъ помогаетъ?

— Въ лучшемъ видѣ. Ну, такъ вотъ я давеча, пріѣхавъ въ охотничій домъ, напился чаю съ топлеными сливками и мнѣ что-то не то жжетъ, не то мутитъ.

— Такъ вы-бы давно сказали! — воскликнулъ докторъ, хватаясь за фляжку у пояса. — Садитесь. Сейчасъ я вамъ отпущу дозу. Садитесь на пенекъ. Вонъ пень.

— Да я и такъ.

— Садитесь, говорю вамъ. Я и самъ сяду на кочку. Стоя нельзя. Никакого дѣйствія не будетъ имѣть.

— А закусить есть чѣмъ? У меня ничего съ собой нѣтъ. Я все въ охотничьемъ домѣ оставилъ.

— А вотъ березовымъ листомъ. А не листомъ, такъ вонъ кустъ брусники виднѣется. Пейте…

Докторъ протянулъ стаканчикъ, наполненный изъ фляжки. Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, выпилъ.

— Ну, что чувствуете? — спрашивалъ докторъ, наливая и себѣ стаканчикъ.

— Да пока еще ничего не чувствую. А вотъ сейчасъ почувствуете и велію радость, и взыграніе сердца. Шестьдесятъ градусовъ, батенька, въ лекарствѣ-то. Ваше здоровье!

Докторъ выпилъ, сморщился, крякнулъ и прибавилъ:

— Закусывайте березовымъ листомъ-то, закусывайте.

— Нѣтъ, ужъ я лучше брусникой, — потянулся къ кусту брусники охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.