— Вотъ папироска, только не останавливайся.

— Ну, благодаримъ покорно. А то спички есть, а папироски нѣтъ. Ахъ, купецъ, купецъ! Да неужто ужъ онъ на деревнѣ, у охотничьей избы? Вотъ уха-то! Съ чего-же это я-то такъ напился и уснулъ? Постой… Что мы съ нимъ выпили? На деревнѣ рано утречкомъ пиво пили. Потомъ по холодку пошли… Идемъ — «давай, говоритъ, землякъ, выпьемъ». Онъ три стаканчика, я три стаканчика… Зашелъ разговоръ, что люди по походному коли ежели, то и изъ берестянаго стакана пьютъ. Присталъ ко мнѣ: «сдѣлай берестяный стаканъ, желаю изъ берестянаго стакана выпить». Ну, я и сдѣлалъ бурачекъ. Онъ бурачекъ выпилъ, я бурачекъ выпилъ. Ну, а вотъ дальше не помню. Съ чего пьяну-то быть? И ума не приложу, съ чего!..

— Здѣсь, что-ли, твоя Василиса Андреевна живетъ?

— Здѣсь, ваша милость. Сейчасъ я ей въ окошко постучу.

Охотники остановились около исправной одноэтажной избы о четырехъ окнахъ по фасаду, крытой тесомъ. Замѣтно было нѣкоторое довольство. На окнахъ виднѣлись бѣлыя коленкоровыя занавѣски на шнуркѣ, а на одномъ изъ оконъ стоялъ даже алебастровый купидонъ, опустившійся на одно колѣно и сложившій на груди руки. Мужикъ подошелъ къ окну и постучалъ въ него.

— Василиса Андреевна! Дома? Я гостей къ тебѣ на перепутье привелъ. Хорошіе господа, питерскіе! — крикнулъ онъ. — Господа охотники… Отворяй калитку, принимай гостей, ставь самоваръ.

Въ окнѣ показалась голова среднихъ лѣтъ полной женщины, окутанная расписнымъ шелковымъ фуляровымъ платкомъ, и улыбнулась, показавъ черные зубы.

— Сейчасъ сейчасъ… — заговорила она и отошла отъ окна.

— Это она сама и есть? — спросилъ докторъ мужика.

— Сама-съ, — кивнулъ тотъ.

— Такъ-какъ же ты говорилъ, что она красивая и молодая? — прибавилъ шопотомъ докторъ. — Во-первыхъ, баба уже въ лѣтахъ, а во-вторыхъ и чернозубая.

— Это-то, господинъ, и хорошо. Это-то купцы и одобряютъ. Зубы черны, брови бѣлы. Становой къ ней чай пить заѣзжаетъ и завсегда передъ ней разныя улыбки… Чего вамъ лучше? Самъ становой. А главное, у ней нравъ веселый. Хоть ты ее разказни, вотъ возьми за косу да объ полъ, и она все будетъ смѣяться и разговоръ разсыпать.

— И толстая какая!

— Это она съ пива. Господа потчуютъ. Судите сами: самъ становой и тотъ меньше полдюжины не ставитъ.

— Разочаровались въ деревенской красавицѣ? — спросилъ доктора охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.

— Да… но все-таки зайдемъ къ ней… Надо посмотрѣть хорошенько.

Щелкнулъ засовъ калитки и калитка отворилась. На порогѣ стояла Василиса Андреевна. Теперь можно было замѣтить, что она была въ яркомъ зеленомъ шерстяномъ платьѣ, очень плохо сшитомъ. Яркій платокъ ея былъ зашпиленъ подъ подбородкомъ золотой брошкой, изображавшей стрѣлу съ вставленными въ нее нѣсколькими бирюзовыми камушками. На красныхъ рукахъ блестѣло нѣсколько недорогихъ перстенечковъ.

— Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогіе, — говорила она, смѣясь. — А я слышу, стучатъ въ окошко. Думаю, кто это такой? Не лошадей-ли ковать привели? А у меня работникъ-то сегодня загулявши. Выглядываю въ окошко — эво какія лошади! На двухъ ногахъ, совсѣмъ даже и не похожи. Вотъ сюда, въ горницу пожалуйте.

— Водка у гостей есть, а ты самоваръ ставь, Василиса Андреевна, да яичекъ на закусочку, — говорилъ мужикъ, входя въ комнату за охотниками. Комната была оклеена дешевенькими обоями. На стѣнѣ висѣла олеографія изъ преміи журнала «Нива» — «Спящая царевна».