Дѣвушки голосили пѣсни. Петръ Михайлычъ хваталъ ихъ и сажалъ къ себѣ на колѣни. Онѣ вырывались. Докторъ тоже все еще не шелъ на охоту и сидѣлъ тутъ. Онъ хоть и сказалъ, что выпьетъ только свою положенную порцію, то-есть одну бутылку пива, но пилъ уже вторую. Мужикъ Степанъ разсказывалъ, что въ Гуляевѣ медвѣдь появился и задралъ телку.

— Медвѣдь? — встрепенулся докторъ и крикнулъ егерю: — Амфилотей! Такъ что-жъ ты? Надо его обойти. Ты знаешь, что я давно медвѣдя дожидаюсь, чтобъ свой медвѣжій охотничій аппаратъ испробовать.

Егерь махнулъ рукой.

— Пустое дѣло, Богданъ Карлычъ! — сказалъ онъ. — Никакого медвѣдя нѣтъ. Бабы брешутъ. Я ужъ ходилъ и смотрѣлъ телку. Просто ее чуточку собаки сторожа Кондратья въ лѣсу подрали. Забрела въ лѣсъ и подрали. И подрана-то самую малость.

— Толкуй! Толкуй! Староста гуляевскій этого медвѣдя видѣлъ, — стоялъ на своемъ Степанъ.

— Такъ староста видѣлъ медвѣдя-овсяника, на овсѣ его видѣлъ, а овсяникъ не станетъ телку драть.

— Какъ не станетъ? Въ лучшемъ видѣ задеретъ. Но ты мнѣ хоть овсяника приготовь для испробованія аппарата. Долженъ-же я когда-нибудь испробовать аппаратъ при господахъ охотникахъ. Аппаратъ удивительный. Я хочу на него даже привиллегію взять. Пожалуйста медвѣдя… Вѣдь тебѣ про медвѣдя не я одинъ говорилъ, тебѣ и другіе охотники говорили.

— А овсяники будутъ. Дайте только срокъ овесъ скосить. Какъ вотъ овсы скосятъ — тутъ у насъ овсяники и обозначатся. Придутъ они на скошенное мѣсто по старой памяти — я давай выть. А теперь какъ-же овсяника обходить? Овсы помнешь. За потраву надо платить.

— Но вѣдь медвѣдь-то все-таки мнетъ овсы. А убивъ его, мы даже сдѣлаемъ благодѣяніе владѣльцамъ овсовъ. Но, главное, мнѣ хочется аппаратъ свой испробовать.

— Господинъ докторъ! А какой это такой аппаратъ? — спросилъ Петръ Михайлычъ пьянымъ голосомъ.

— А такой, что даже пьяный человѣкъ при этомъ аппаратѣ можетъ одинъ на медвѣдя ходить, — отвѣтилъ докторъ и улыбнулся.

Петръ Михайлычъ принялъ слово «пьяный» на свой счетъ и обидѣлся.

— Что это такое? Критика? На мою личность критика? — спросилъ онъ, поднимаясь съ мѣста. — Нѣтъ, братъ, господинъ нѣмецъ, я этого не позволю! Я хоть и выпивши, но я двоихъ трезвыхъ нѣмцевъ за поясъ заткну. Я бѣлку одной дробиной въ глазъ… Пьяный!

Петръ Михайлычъ покачнулся, не удержался на ногахъ и грузно опустился опять на скамейку. Къ нему подскочилъ егерь и сталъ его уговаривать:

— Вы, Петръ Михайлычъ, не обижайтесь. Тутъ критики никакой нѣтъ. У Богдана Карлыча есть дѣйствительно аппаратъ супротивъ медвѣдя, такой аппаратъ, что ежели даже совсѣмъ пьянаго человѣка въ него посадитъ или неумѣющаго стрѣлять — и тотъ съ медвѣдемъ можетъ сладить.

— А я неумѣющій? Я стрѣлять не умѣю? Помнишь ты, въ прошломъ году осенью, какъ я дикаго гуся въ летъ?.. — хвастался Петръ Михайлычъ. — И въ лучшемъ видѣ онъ кувыркомъ, кувыркомъ Ахъ, онъ нѣмецъ!

Докторъ попятился.

— Да я, многоуважаемый Петръ Михайлычъ, не про васъ… Мой аппаратъ можетъ гарантировать отъ несчастнаго случая и самаго мѣткаго стрѣлка, самаго лучшаго охотника, ежели онъ промахнется по медвѣдю или только ранитъ его, такъ что медвѣдь пойдетъ на него. Ежели охотникъ сидитъ въ аппаратѣ — медвѣдь хоть-бы и подошелъ къ охотнику на два шага — ничего не можетъ подѣлать ему, — заговорилъ докторъ.

— Толкуй. Знаю я васъ! Я одной дробиной бѣлку въ глазъ, а онъ…

— Самый лучшій охотникъ можетъ промахнуться. Въ бѣлку не промахнется, а въ медвѣдя промахнется. Да и не промахнувшись… Ну, вы раните медвѣдя, онъ идетъ на васъ, обхватываетъ и начинаетъ васъ ломать.