– Ушел! Ушел молча, не попрощавшись! – Так вскрикивает не взрослая женщина, а потерявшийся ребенок. Тронутый Херефорд поспешил ее утешить:

– Что ты, Элизабет, я здесь!

Она вцепилась в него как маленькая, сразу проснулась и отпрянула, смущенно улыбаясь. Улыбка ее тут же сошла, когда она увидела синяки под глазами мужа.

– Роджер, ты совсем не спал?

– Поспал немного.

– А я думала…

– Ты ни при чем, Элизабет. – Он снова притянул ее к себе. Она молчала. Положение теперь ее было таково, что спрашивать ни о чем она больше уже не могла. У Херефорда имелись сомнения другого порядка. При всех обстоятельствах он доверял ей полностью и не видел, чтобы она чем то могла ущемить его власть как мужа. Он только не решался поделиться с ней своими заботами, не понимая, что они ее не угнетают, как угнетают его, а, наоборот, стимулируют.

– Мне пора идти вниз. Уже давно надо было. Генрих небось гадает, куда я подевался.

– Погоди, я оденусь и пойду с тобой. Ты скажи, что из за меня задержался.

– Что ты, как можно? Стыдись! – Он улыбнулся и погладил ее по голове. Волосы жены были удивительные – шелковистые, мягкие, пушистые. Херефорд склонился над ней и зарылся лицом в этот душистый пух с ароматом ее тепла, сна и тела.

– Пусть он думает, что ты готовишь на него заговор.

– Вздор говоришь, Элизабет, – отрезал Херефорд вставая. – Я повстанец и вожак его волчьей стаи и пока еще не взбесился!

Элизабет сразу одернула себя. Теплота мужа сейчас ей была дороже всего, и сердить его она не хотела, но его благополучие для нее было еще дороже.

– Ты сам говоришь вздор. – Ей тут же захотелось откусить себе язык: нельзя начинать с этого. Она поднялась, подошла к нему, взяла его руки, приложила к груди. – Только добра я тебе желаю! У меня нет неприязни к твоему повелителю, но он окружен людьми недостойными. Ты сам говорил, что он не верит даже самому себе.

– О да, временами он подозревает всех и вся. Тут ты права, – добавил он сокрушенно и вздохнул: – Как мне хотелось бы избавиться от него на день другой!

– Бога ради, Роджер, не обмолвись ему. – И чуть не добавила: «Позволь мне заняться Генрихом», но спохватилась. Генрих – не отец. Она решила заняться этим на свой страх и риск.

По своему опыту общения с королевой Мод, по натуре еще более подозрительной и коварной, если не сказать больше, Элизабет придумала план, который сработал очень хорошо. Она нашла Генриха обеспокоенным, ему было скучно и не терпелось чем нибудь заняться; она тут же уселась его развлекать, не обращая внимания на хмурые взгляды Роджера. Начала рассказывать Генриху, как обещала, что знала о Мод, сразу оговорившись, что может описать те черты королевы, которые были видны в женском обществе.

– Кто ее действительно знает и кто не раз сталкивался с ней в спорах, притом выходил из них цел и невредим, а таких, прямо скажем, не много, – это герцог Гонтский, бывший лорд Сторм.

– Знаю его. Мне надо было поговорить с ним, но он не приехал, как обещал, – мрачно сказал Генрих.

– Но не потому, что он непослушен. Вы знаете, у него умер отец, и он должен принять подданство своих вассалов. Откладывать это никак нельзя, милорд, даже на неделю. Вы не знаете уэльсцев. Я всю жизнь прожила возле них. Это дикий, страшный народ. Их легче покорить, чем удержать в повиновении. Гонт не станет вашим придворным; от него вам не дождаться ни денег, ни людей, но до конца дней своих он будет служить вам верой и правдой; такие, как он, ограждают Англию от нашествия уэльсцев.