– Потерпи немного. У меня была идея передать тебе управление этим замком, но я подумал, зачем тебе возиться с житейскими делами. Ошибся. Но исправить ошибку не успел… – Голос его звучал неуверенно. – Потом столько всего произошло. Подожди, дай закончить дела, или пусть они закончатся сами.

– Не хочешь ничего мне рассказать? Даже из прошлого? Никакого вреда от этого не будет.

– Какое там! Расскажу тебе все. Только мало ь рассказе будет хорошего.

– Вас побили под Йорком? Из письма я поняла, что там были неприятности… Погоди, я возьму мази, сделаю тебе повязки, а ты будешь рассказывать.

– Нет, нас не разбили, – вздохнул он, – до сражения дело не дошло. – Он покорно лег, дал себя обмыть и втереть в больные места снадобья, иногда морщился от боли и прислушивался, как под ее руками она утихает. – Самое скверное, что нас заставили бежать. Я вообще не люблю бегать, а тут пришлось уносить ноги и весь путь от Йорка отбиваться от засад. Если не считать этого позора и нескольких погибших, мы практически ничего не потеряли. Я и не планировал вторжение в Йорк, это нам ничего не давало, мне хотелось только отделить Стефана от сына, что нам удалось. Потом Генрих стал больше меня слушаться и доверять. А было такое, что, когда сказал ему «не надо», он назвал меня трусом. Каково это было слышать от своего повелителя!

– Это он со зла. Сам говорил, что в гневе он может сказать и не такое. Никто в мире не смеет считать тебя трусом. Но, наверное, не это была главная беда?

– Конечно. – Об этом говорить ему было тяжело, не хотелось ее расстраивать. – Что бы ты сказала, если бы мы с твоим отцом пошли друг на друга? На чью сторону встанешь?

– Боже! – Она выронила банку с мазью, и та разбилась, разлив содержимое по ковру. – Он давно не перебегал… Разве можно так жестоко испытывать мою верность, если нет на то оснований!

– Когда не хочешь оказаться перед таким выбором и если сумеешь переубедить отца, тебе придется этим заняться. – Херефорду стало неловко за резкость, но тут у него возникла мысль, как одним ходом устроить два дела. – Элизабет, не будем сейчас говорить об отце. Скажи, ты мне предана?

– Я бы хотела быть рыцарем и присягнуть тебе на верность. Клянусь, я бы не изменила своей присяге, ни духу ее, ни букве. А как женщине доказать свою преданность?

– Ты больше рыцарь, чем многие, носящие это звание.

Странное выражение появилось на лице Херефорда. Он придумал сделать такое, что заставило бы смеяться всю Англию, от края и до края. Он решил принять от Элизабет по всем правилам присягу на верность. Ничто, никакие привязанности не заставят ее нарушить такую присягу, думал он, все еще считая гордость сильнейшей чертой характера Элизабет.

– Подай мне меч и правую перчатку.

Элизабет подала просимое онемев от изумления, ей и в голову не могло прийти, что он надумал сделать. Единственное, что она могла вообразить, это решение убить ее этим мечом за какую то неведомую ей вину, если он не сошел с ума. Но зачем ему боевая перчатка? Страха у нее, однако, не было, только досадные мелочи отвлекали внимание: мокрая и задубевшая рукавица, залитая кровью от раны на правой руке, лужа мази на ковре, куда она ступила босой ногой и поскользнулась, страшные красные пятна на белом теле Роджера, когда он поднялся ей навстречу.

– Ты сказала, что хотела бы мне присягнуть. Думаю, у тебя довольно гордости, сил и храбрости. Но прежде прошу тебя еще раз подумать. Если ты присягаешь как рыцарь, к твоему слову я буду относиться по мужски. Никакое уклонение от услужения мне по причине женской слабости в расчет принимать уже не буду.