— Уф, — отдуваясь, сказал он, — тройным узлом завязал. А дальше что?

— А дальше всё, — ответил дядя Пантелей, — надевай рубашку да топай с приятелем спать.

— Спать? — разочарованно протянул я. — А как же рыба? Надо же нам эту рыбу из сети вынимать?

— А уж за этим мы с Пафнутием Ильичом сами придём. Чуть светать начнёт. А вас, хлопцы, прошу в обед на уху пожаловать ко мне. Про валенки-то, Алёша, не забудь. И про уговор наш тоже.

Пафнутий Ильич перекрестился на тёмную воду и пропел:

— Пошли нам, господи! Ибо не ты ли возвестил: благословенны трудом своим добывающие пропитание себе.

— Спасибо, хлопцы, — сказал дядя Пантелей, — по берегу идите. За мостом тропинка, она вас прямо в лагерь приведёт.

Пафнутий Ильич строго посмотрел на меня.

— А грешников-то, богоотступников в древние времена не миловали. Не валенки сжигали тогда. А самих их, прости господи, бросали в очищающий душу огонь.

Потом он тихо засмеялся и вслед за дядей Пантелеем пошёл в тёмный лес.

— У, кулак! — вдогонку ему прошипел Алёша, а я сказал:

— Какой же он кулак? Он же из цирка. Это он так смешно говорил, чтобы нас повеселить.

— Да я не про него. Я про Пантелея говорю.

— И про дядю Пантелея это ты зря. Ты бы лучше спасибо сказал, что он на рыбалку взял нас с собой.

— Дурак! — ответил Алёша. — Да кто тебя на рыбалку брал? Как сеть ставить — так мы, а как вытаскивать — так: «Мы уж, хлопцы, управимся и без вас». Его в прошлом году даже с работы хотели снимать. Он тут, знаешь, какую лавочку открыл! Он на станции мороженое скупал и в лагерь приносил. А у ребят денег нет, так один тапочки на три порции сменяет, другой новое полотенце за пять порций отдаст. Хорошо это?

— Плохо, — согласился я, — только какой же он кулак? Спекулянт обыкновенный, вот и всё.

— А зачем он десять поросят держит во дворе? Сам он, что ли, будет их есть? А забор у него, видал, какой? Разве честный человек станет за таким забором жить?

— Верно, Алёша, — сказал я, — честный человек не станет глухой забор вокруг дома городить.

Тут я вспомнил, как Пафнутий Ильич пугливо оглянулся, когда Алёша крикнул на другом берегу, и неожиданная мысль пришла мне в голову.

— А я знаю, почему он нас ночью сюда привёл. Разве честный человек станет рыбачить вот так, без костра, крадучись, да ещё других предупреждать, чтобы никому об этой рыбалке не говорили? Никакой он, Алёша, не рыбак, а этот… слово забыл… браконьер. Тот, который рыбу ловит и охотится там, где запрещено.

Алёша стукнул меня по лбу и сказал:

— Голова! Верно, Толь. Он браконьер. И длинноволосый никакой не клоун, а браконьер. И мы с тобой, выходит, теперь тоже ничем не лучше их.

— Я и раньше знал, что сетью запрещено рыбу ловить, да почему-то забыл. Пойдём Валентине Степановне расскажем, какой он тут сторож у нас.

— Это после того, как мы ему сеть поставить помогли? Нет, Толя, я им, этим браконьерам, устрою сейчас весёлую жизнь… Эх, ножика у меня нет! Я там такой узел морской завязал, что в темноте нипочём не развязать.

— Перочинный ножик есть у меня. А зачем?

— А затем, что мы эту сеть сейчас срежем и спрячем в кустах. Ещё раз поставит — ещё раз срежем. Так и будем каждый вечер на это место приходить.

Я протянул Алёше ножик. Он опять скинул рубаху и пошёл в реку. Не знаю, может, так и надо было этих браконьеров наказать, только мне не нравилось оставаться одному возле чёрного леса, на берегу почти невидимой реки.

Алёша плыл саженками. Он тридцать два раза шлёпнул руками по воде, пока не доплыл до того берега. Провозился он там недолго.