Янка медлит. Хуже того — она пятится, не спуская с нее глаз.

— Давай же! — бешено орет Ольга и свешивается из машины, уже догадываясь, что происходит что-то страшное. За спиной Янки топчется расхристанный дядь Юра. Его лицо перекошено от ярости, он вроде как даже тянет руки, пытаясь ухватить Янку, но на самом деле они — пусть всего лишь на время — спасены. Он не будет хватать их на глазах у мусорщика. Он мог бы наврать, что они обзывались, или разбили окно, или швыряли бомбочки из налитых водой шариков, но не хочет, чтобы на него обратили внимание. Он боится.

— Давай залезай, сколько тебя ждать, — говорит Ольга сердито, но Янка не подает руки. Она стоит неестественно спокойно, и в ее глазах — странная, ужасающая жалость. Ольга покрывается мурашками. Ее охватывает уверенность, что она видит Янку в последний раз.

Янка поворачивается к дядь Юре; с торжественной серьезностью, с невыносимой доверчивостью она берет его за руку. Его глаза округляются, рот приоткрывается глупо и безвольно. Ольга хочет заорать Янке, чтоб она перестала, чтоб быстро лезла в машину и не валяла дурака, но горло сдавлено ледяной лапой, и она не может выдавить ни слова.

Янка тянет дядь Юру за руку, и он, как загипнотизированный, послушно идет за ней на ту сторону дороги. Идет с ней на Коги.

* * *

Машина медленно трогается, и дорога плывет назад, — рыжая лента, упирающаяся в далекий свинцовый забор моря. Уплывают черные сопки и пыльная полынь на обочинах, пограничные пятиэтажки и жестяные коробки гаражей. С моря наползает туман и поедает все, что оставляет позади мусорка. Ольга смотрит на ускользающую дорогу, которая становится все короче — обрывок ленты, конец которой прячется в пустоте. Ольга смотрит на дорогу, а видит Янкино лицо, полное необъяснимого, ненавистного сочувствия. Когда в поле зрения появляются деревянные домики и нарядные палисадники Японской горки, Ольга слышит тихое поскуливание и частый стук чего-то мягкого по металлическому полу. Она щурится в темноту кузова, пока мрак не начинает распадаться на объемные формы, похожие на плотные клочья тумана. Она видит большую остроухую собаку, белую, с рыжеватыми пятнами, — это Мухтар. Видит человека-ворону в ватнике и больших брезентовых рукавицах, склонившего голову к плечу и посматривающего любопытным круглым глазом то на нее, то на Фильку. Видит Фильку, который сидит прямо на загаженном полу, уткнув лицо в грязные ладони. Его бьет крупная дрожь; из груди вырываются скрипучие стоны, и Ольга морщится.

Филька поднимает голову и обводит кузов безумными глазами. Хватаясь за хлипкий брезент, неуклюже поднимается на ноги.

— Стойте, — тихо говорит он. — Я за ней пойду.

Машина тут же останавливается, и Ольга оседает, словно из ее тела выдернули все кости. Филька поворачивается задом к борту, приседает и, вошкаясь на брюхе, по очереди свешивает ноги. Он извивается, повиснув поперек бортика, и целую секунду Ольга ликует, уверенная, что он не сможет вылезти, — а потом он сползает ниже. Не дожидаясь, пока он рухнет на дорогу, Ольга хватает за шкирку собаку, рывком подтягивает к себе и утыкается лицом в теплую, пахучую, добрую шерсть. Горячий язык проходится по ее щеке.