В молчании добрались они до Дворцовой набережной. За Прачечным мостом, у третьего дома от угла, коляска остановилась. Пушкин предложил ей выйти. Указывая своей камышовой тростью на первый этаж этого внушительного строения, он заметил, что снимает здесь квартиру, но семья его — на даче, квартира теперь пустует и почему бы штабс-ротмистру Александрову не переехать сюда из гостиницы ради экономии денег и большего комфорта.

   — Пойдёмте, я покажу вам комнаты, которыми вы сможете располагать по своему усмотрению. — Поэт повёл Надежду к парадному, открыл дверь своим ключом, и они вошли.

Квартира действительно была очень просторной: сени, передняя, буфетная, столовая, гостиная, несколько спальных комнат, детская, кабинет хозяина. К удивлению Надежды, мебель в кабинете поэта была совсем простая. Она состояла из соснового стола, заваленного рукописями, кресла, кушетки и книжных полок, которые высились от пола до потолка вдоль трёх стен. У дверей комнаты стоял ящик, наполненный книгами наполовину. Пушкин объяснил, что с собой на дачу он берёт только книги, нужные ему для работы сейчас.

   — Вот мои последние приобретения. Роман Бальзака «Старик», стихотворения Мюссе...

   — А это? — Надежда взяла со стола брошюру невзрачного вида с заголовком «Время не праздно».

   — Подарок одного поэта-крестьянина, — ответил он. — Как видите, сельское население у нас не чуждо служенью муз.

   — «Его высокоблагородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину в знак глубочайшего высокопочитания от сочинителя Михаила Суханова», — прочла вслух Надежда дарственную надпись на титульном листе и с усмешкой повторила: — «Высокоблагородию», «глубочайшего», «высокопочитания» — всё это в одной фразе. А ещё говорите, он — поэт...

   — Надеюсь, скоро вы тоже преподнесёте мне свою книгу, — он подошёл к ней и встал за спиной, очень близко. — Но непременно — с посвящением, приличным случаю...

   — Какому случаю? — Она повернулась на каблуках, чтобы стоять к нему лицом. Трость была у неё в правой руке, и костяной набалдашник в виде лежащего льва упёрся Пушкину в пуговицу на груди сюртука.

   — Случаи бывают разные... — произнёс заманчиво поэт и улыбнулся своей обаятельной белозубой улыбкой.

   — Я не пишу мадригалов! — чуть резче, чем следовало бы, ответила Надежда.

   — Ну почему же, можно и не только мадригал...

Он взял её левую руку и медленно поднёс к губам, не сводя с неё выразительного взгляда. Затем склонился, поцеловал жаркими губами пальцы, ладонь, запястье. Его чёрная кудрявая голова была рядом. Надежда могла бы прижать её к груди, как часто делала это, когда руки целовал ей Михаил Станкович, такой же кудрявый, нетерпеливый и страстный. Уколом иглы прямо в сердце отозвалось нечаянное её воспоминание, и она отняла руку.

   — Нет, не надо. Прошу вас. Я так давно... — Надежда выдержала паузу и решительно закончила фразу: — Отвык от этого!

Пушкин в изумлении воззрился на неё. Здесь они находились одни, и перед кем теперь нужно притворяться «кавалерист-девице», которая была замужем и имела детей, если обожаемый ею поэт за ней ухаживает?

   — Этого не будет. — Она всё ещё упиралась концом трости ему в грудь. — Хотя я люблю вас. Да, люблю...

Надежда повернулась чётко, по-офицерски, кругом и пошла к двери. Он догнал её только в передней и протянул связку ключей:

   — Возьмите.