Пока ей приходилось ограничиваться лишь походами по горам, улицам и площадям, хотя в Вильно было много по-европейски красивых ресторанов, кофеен, магазинов. Здесь имелся и театр, правда, с небольшим залом. Там давала спектакли французская музыкальная труппа. Но вход туда унтер-офицеру Соколову в его коннопольской куртке был закрыт. Лишь через четыре дня она получила первую свою одежду обер-офицера — тёмно-зелёный двубортный вицмундир с белым воротником и обшлагами, расшитыми гусарским узором. Этот мундир надо было надевать с тёмно-зелёными же узкими чакчирами и гусарскими ботиками с твёрдыми голенищами, вырезанными наверху «сердечком».

В вицмундире Надежда решила сначала пойти в театр. Ей хотелось там, в большом и шумном обществе, проверить, как она будет себя чувствовать в новом положении, в новой роли молодого офицера, не богатого, но имеющего средства для жизни независимой и достаточно обеспеченной. Каково ей это будет: сидеть в партере рядом с другими господами, одной ходить в антракте по фойе, пить в буфете оранжад?

В тот день давали «Женитьбу Фигаро». Надежда любила музыку Моцарта. Но раньше эту оперу не слышала. Оркестр играл слаженно, артисты пели хорошо. Оживление в зале, наполовину заполненном русскими офицерами, вызывали выходы юного Керубино. В этой партии блистала, одетая в синий военный кафтан и белые лосины, при бутафорской шпаге на бедре, обольстительная мадемуазель Люси, восходящая «звезда» здешней труппы. По мнению Надежды, мужской костюм сидел на актрисе неплохо. Только ноги у неё были полноваты, но, кажется, именно это и нравилось армейской публике.

Собственный же дебют Надежды в обер-офицерском мундире прошёл отлично и даже доставил ей маленькое приключение, над которым она потом смеялась, но тогда, в театре, при начале его, ей было вовсе не до смеха.

В антракте её остановил на лестнице какой-то молодой человек в таком же, как она, тёмно-зелёном вицмундире с гусарским воротником и обшлагами, но бирюзового цвета, то есть из Павлоградского гусарского полка. Он, к её удивлению, крепко пожал ей руку и взволнованно сказал, что очень рад встретить в этой дыре Вильно среди скучных пехотинцев, артиллеристов и драгун товарища-гусара. Не успела Надежда и слова сказать, как павлоградец уже вёл её в буфет, фамильярно обнимая при этом за плечи.

В буфете же, конечно, было замечательное вино, мозельвейн 1804 года, и её новоявленный знакомый с ходу заказал две бутылки: выпить, как он выразился, за братство всех гусар на свете. Бокал вина Надежда пригубила. Дальше дело не пошло, как ни старался этот господин, назвавший себя поручиком Белавиным, расшевелить, зацепить, вызвать на азартное соревнование по выпивке юного корнета с матово поблескивающим на тёмном сукне мундира серебряным знаком отличия Военного ордена. Раздосадованный, он сам прикончил одну бутылку и вдруг склонился к ней:

   — Так из какого вы полка?

   — Из Мариупольского.

   — Не верю! — Поручик стукнул кулаком по буфетной стойке, и все, кто был там, обернулись к ним.

Она растерялась, но лишь на одно мгновение.

   — Прошу потише! Здесь театр, а не плац! — Отступив от него на шаг, Надежда положила руку на эфес своей сабли.

   — Я вас не помню... — Белавин обвёл глазами людей, окруживших их. — С мариупольцами вместе мы ходили в поход в тысяча восемьсот пятом году в Австрию, сражались с французами при Аустерлице. Вас там не было!

   — Я произведён тридцать первого декабря и нынче впервые еду в полк.