После девяти вечера можно было пойти в гости к эскадронному командиру и сыграть с офицерами в карты на мизерную ставку или почитать в своей палатке книгу. Но лучше всего было лечь спать, чтобы завтра в четыре часа утра снова быть на ногах и купаться в прозрачной воде...
Отодвинув походную оловянную кружку с недопитым чаем, Надежда встала, надела кивер, поданный ей денщиком, и отправилась на коновязи своего взвода посмотреть, как проходит утренняя чистка.
— Взво-од, стоять смир-но! — скомандовал, завидя её, унтер-офицер Белоконь и пошёл навстречу с рапортом о личном и конском составе вверенного корнету Александрову подразделения.
— Взво-од, — она точно так же тянула букву «о», — стоять воль-но! Продолжать уборку лошадей!
Её солдаты уже привыкли к тому, что взводный командир с утра обходит всех строевых лошадей и одно-два слова скажет с каждым гусаром. Корнет в это время бывал весел, бодр, внимателен к мелочам. От его взора ничто не ускользало, ни синяк на скуле рядового, появившийся за ночь, ни потускневшая шерсть на крупе вдруг занемогшего коня.
К концу «кампаментов» Надежда хорошо знала всех своих солдат и строевых лошадей: у кого какой характер и какой норов. В этом помогла ей лагерная жизнь, ежедневное и безотлучное пребывание рядом со взводом. Ей даже иногда казалось, что она с ними служит не два месяца, а два года.
Например, Надежде было известно, что правофланговый Оноприенко при своей замечательной внешности и росте в два аршина и девять вершков — большой любитель выпить, во хмелю буен и затевает драку, остальные его побаиваются. Рядовой Сероштан — солдат неплохой, оружие любит, карабин и сабля у него в идеальном состоянии, но как всадник — трусоват, если за ним не смотреть, то на карьере может тайком придерживать лошадь, отчего строй нарушается. Данкович — во всех смыслах человек положительный, а кроме того — умелый сапожник, и потому деньги у него водятся, он ссужает ими однополчан. Два неразлучных друга Бурый и Стецько — из одной деревни, и лучше по какому-либо делу их посылать вместе, тогда они выполняют поручение исправнее.
Каурый жеребец Буран, что у Оноприенко, — резвый, но злой, чуть зазеваешься — укусит. Сероштан ездит на мерине по кличке Гнедко — он всем хорош, только садиться на себя со стремени не даёт, так что гусар научился прыгать в седло с места. Лошадь у Данковича лучше всех ходит вне строя, вот и ездит он постоянно на ординарцы в штаб. Бурый и Стецько — солдаты из второй шеренги, у них под седлом — кобылы. Незабудка упряма и тяжела в поводу, а Резеда толста и неповоротлива, как бочка...
За эту преданность службе строгие судьи юного корнета, его унтер-офицеры Белоконь, Зеленцов и Пересаденко, выставили пока новому взводному оценку «хорошо». По вечерам, сидя за стаканчиком вина у Пересаденко, жена которого, разбитная и чернобровая Ганка, держала маркитантскую лавку, унтера рассуждали о нынешней молодёжи, которая записывается в полки. Они приходили к выводу, что не все дворянские сынки моты, пьяницы и бездельники, попадаются среди них и толковые ребята.
Может быть, Надежду это и порадовало, но на шестой неделе «кампаментов» она слегка заскучала от однообразной жизни. Да и не она одна. Все молодые офицеры обрадовались, когда на последнем разводе караула всех их, свободных от дежурств и других поручений, пригласил полковой командир к здешнему богачу — помещику Микульскому, который выдавал замуж единственную дочь и устраивал по этому поводу праздник на всю округу.
Гостей собралось человек сто с лишним. На венчание в католическом храме мариупольцы опоздали, но в свадебном пире и танцах после него участие приняли. Все легли спать далеко за полночь. Мужчин поместили в одной комнате, где на полу расстелили сено, положили на него ковры и сафьяновые подушки. |