— На память не жалуюсь! — важно произнёс Плахута и начал снова описывать амазонку: среднего она роста, глаза тёмные, по виду смахивает на юношу лет семнадцати.

Надежда его не слушала. Она завернулась с головой в свою летнюю шинель и заснула. Поездка в деревню за четырнадцать вёрст, свадебный пир, множество новых лиц кругом, весёлая музыка и танцы утомили её. Вставать же надо было до рассвета, так как офицеры обещали полковому командиру, что вернутся в лагерь к разводу караула.

Трубачи уже играли «апель» и на часах было девять утра — время начинать развод, — а мариупольцы только подъезжали к месту. Полковник задержал церемонию на двадцать минут. Отдав лошадей денщикам, офицеры подхватили сабли и ташки и почти бегом двинулись на площадку между «улицами» пятого и шестого эскадронов, к палатке так называемого палочного караула. Действо началось. Старый и новый караулы, построившись, маршировали, делали «приёмы» с карабинами, офицеры сдавали друг другу дежурство, трубачи играли. Зазвучал «Марш нового караула», что было сигналом того, что развод закончен.

Офицеры эскадрона Павлищева: майор, поручики Текутев, Подъямпольский, корнет Александров, все, ездившие на помещичью свадьбу, — шли к палаткам своего подразделения. Навстречу эскадронному командиру спешил вахмистр с испуганным лицом.

   — Разрешите доложить, ваше высокоблагородие! В четвёртом взводе у нас происшествие...

«Не бывает в жизни все слишком хорошо, — пронеслось в голове у Надежды. — Если не одна неприятность, то другая...»

   — Что случилось? — спросил Павлищев.

   — Рядовой Черешкович на вечерних экзерцициях по рубке лозы саблей отрубил своей строевой лошади ухо!

   — Вот вам, корнет, и сюрприз от «кампаментов». Что скажете?

   — Гусар Филимон Черешкович — ваш земляк, господин майор, — чётко доложила Надежда. — Взят из Екатеринославской губернии, в службе полтора года, солдат старательный, но обучен недостаточно. Лошадь у него старая, мерин пятнадцати лет по кличке Грозный. Можно отдать на выранжировку...

   — Всё равно, — прорычал майор, — быть ему крепко битому. Триста шпицрутенов и штраф за порчу казённого имущества!

6. БАЛ У ГЕНЕРАЛА СУВОРОВА

Миллер приказал мне ехать к графу

Суворову... Дубно. Граф приготовляется

дать пышный бал завтрашним днём и

сказал мне, что прежде окончания его

празднества я не получу подорожной и

что я должен танцевать у него; что он

вменяет мне это в обязанность...

Жаркое и душное малороссийское лето догорало. После «кампаментов» эскадроны отпустили на отдых — три недели «травяного довольствия»: пасти верховых лошадей на лугах, в службу их не употреблять, кроме самых неотложных караулов, гусарам быть при лошадях и других занятий не иметь. Приближалась пора офицерских отпусков: с ноября по март. Надежда заикнулась об отпуске в полку. Но начальство выразило недоумение, что молодой офицер, едва начав службу, уже желает от неё отдыхать. Назвать истинную причину она, конечно, никому не могла: по её расчётам, отец должен был к зиме привезти Ванечку в столицу, а она просто сходила с ума от тоски по сыну. Ей оставалось одно — вновь прибегнуть к помощи высоких покровителей, и она села писать новое письмо военному министру:

«Сиятельнейший граф

Милостивый государь!

Вы позволили мне просить вас о всём, и я беру смелость беспокоить ваше сиятельство просьбою об отпуске меня в дом на два месяца. Если вашему сиятельству угодно будет спросить, для чего я не делал этого по команде, то ничего не могу сказать в извинение своей докучливости, как только то, что, просясь по команде, мог получить отказ, которого в рассуждении моих обстоятельств ничего не могло бы быть хуже.