В доме М*** всем мужчинам отвели

одну комнату; в ней поместились военные

и штатские, молодые и старые, женатые

и холостые. Я в качестве гусара должна была

быть с ними же; в числе гостей был один

комиссионер Плахута, трёхаршинного роста,

весельчак, остряк и большой охотник рассказывать

анекдоты. В множестве рассказываемых им

любопытных происшествий я имела удовольствие

слышать и собственную историю.

Красиво убрали свою эскадронную «улицу» в полковом лагере люди майора Павлищева! Шестнадцать белых парусиновых круглых палаток для рядовых с одной стороны и шестнадцать — с другой, а между ними отсыпано жёлтым речным песком довольно широкое пространство, то есть сама «улица». У палаток зелёным дёрном выложены номера взводов и вензеля взводных командиров. Все палатные колья вбиты на одинаковом расстоянии друг от друга и впереди образуют совершенно прямую линию.

Офицерские палатки стояли за солдатскими, и Надежда, откинув полог, поутру любовалась этой картиной. Лагерь спал, а она, засунув полотенце и свежую рубашку под мундир, уходила в лес за час до сигнала трубачей на побудку. В лесу по знакомой тропинке бежала то медленнее, то быстрее с полверсты к реке, по берегу поднималась выше по течению, где были густые заросли ракиты, там быстро раздевалась и бросалась в холодную воду.

За ночь река теряла свой летний жар. Чтобы согреться, Надежда плыла к другому берегу, делая большие энергичные гребки, и так же возвращалась обратно. Посмотрев по сторонам, она одним прыжком, как пантера, кидалась из воды в заросли, растиралась полотенцем и просовывала голову в ворот рубашки. Всё остальное было уже не так опасно. С летней парусиновой жилеткой-кирасой, походными рейтузами, мундиром, сапогами можно было так не спешить, а вдумчиво наворачивать на ноги холстяные портянки, завязывать на шее чёрный шёлковый платок, отыскивать пальцами одну за другой все пятнадцать круглых пуговиц и шнуровых петелек к ним на белом доломане из тонкого летнего сукна.

Прошло уже пять недель из шести, отведённых в 1808 году Мариупольскому полку на «кампаменты». Начинался август. Каждый день, пропустив всего несколько, когда ей выпало дежурство по полку и она была назначена командиром конного полевого караула, Надежда совершала эту пробежку и купание на рассвете и чувствовала себя все лучше и лучше.

Только птицы, свившие гнёзда на деревьях, наблюдали утреннее превращение корнета Александрова в женщину и обратно — в гусарского офицера. С каждым разом она, поверив в надёжность своего укрытия из ракит, одевалась все медленнее, ждала, когда тело обсохнет, и наслаждалась освобождением от грубой ткани мужского костюма. Лишь однажды сильно напугал её лесной кабан. В это время она стояла нагая в тени ракит. Вдруг затрещали сухие ветки валежника и страшная клыкастая морда появилась перед ней в зарослях. Крик ужаса замер у неё на губах, она выпрямилась и посмотрела на незваного гостя. Кабан хрюкнул, тяжело развернулся и с треском пошёл ломать кусты слева от неё. Дрогнувшим голосом Надежда возблагодарила Господа Бога за спасение, быстро оделась и побежала обратно в лагерь. Но на другой день пришла сюда снова, потому что эти минуты расслабления и возвращения к женской ипостаси были ей нужны как воздух.

После пробежки к реке Надежда завтракала у себя в палатке. Зануденко подавал ей горячий чай, хлеб, масло, иногда — кувшинчик со сливками. Далее её день подчинялся строгому лагерному распорядку: в 7 часов утра — на чистке лошадей, в 9 часов утра — в полной походной форме на разводе караула, в 10 часов утра — со взводом на учениях в поле, в 12 часов дня — обед и отдых, в 16 часов — в полной походной форме при объявлении пароля и ответа на него для завтрашнего дня, в 18 часов — при вечерней чистке лошадей, в 21 час — при пробитии вечерней «зори».