Ну и глупо. Допустим, солидная фирма дорожит своей честью и не желает принимать на работу жуликов. Но в таком случае жулик должен быть идиотом, чтобы объявить себя атеистом! Так или нет?

    – Ты с кем говорил? – кричала Ева. – Ты хоть знаешь вообще, с кем ты говорил? Ты же ему весь вечер слова не давал сказать! А у него память, как у слона, он все сто лет помнит!..

    В следующий поворот она вписалась, визжа покрышками.

    – Останови… – не выдержав, попросил я.

    – В чем дело?

    – Мне плохо…

    Мне уже действительно было плохо. Ева поспешно затормозила. То ли за меня испугалась, то ли за чистоту салона. Дождавшись полной остановки колес, я отстегнул ремень безопасности и выбрался наружу. Постоял, успокаиваясь. В принципе, мы находились уже в двух шагах от дома. Пересечь ночной пустырь – окажешься почти у подъезда.

    Я захлопнул дверцу и двинулся по извилистой, едва различимой тропинке.

    – Ты куда?!

    – Домой! – не останавливаясь, бросил я через плечо.

    В следующий миг нога моя ушла в пустоту, и я полетел в непроглядную бездонную тьму, впоследствии оказавшуюся довольно глубокой траншеей, по дну которой пролегала недавно отремонтированная труба.

    Глава четвертая

    Грянулся дурак оземь и обернулся инвалидом второй группы.

    Русская народная сказка.

    Нет, насчет инвалидности я, конечно, малость загнул. За перелом руки, пусть даже и в двух местах, кто мне ее даст, инвалидность?

    Все-таки удивительная женщина Ева. А может быть, все они, женщины, в этом смысле удивительны. Целый вечер, вспомните, орала на меня и шипела из-за какой-то, прости Господи, ерунды, а стоило мне сверзиться в траншею – будто подменили бабу! Стиснув зубы, ни разу не попрекнув, отвезла в больничный комплекс, подняла на уши всю травматологию (а час ночи, между прочим), чуть ли не профессора из дому вытребовала…

    А еще говорят, каков в малом – таков и в большом! По моим наблюдениям, как раз наоборот.

    Зато теперь почти не навещает. Некогда, надо полагать. Дела.

    Меня это, если по-честному, устраивает. Во-первых, отсрочка. Не нужно дергаться, не нужно суетиться. Мне, знаете, настолько дороги мои проблемы, что я их даже и решать не хочу.

    Во-вторых, есть возможность отдохнуть от этого вконец осточертевшего мира. Вернее, так мне поначалу казалось. Но в палате пять коек, три из них заняты такими же недоломками, как и я. Одна, слава богу, пустая. Не знаю, правда, надолго ли. И каждый из травмированных очень любит поговорить. Кем-то из них обо мне было сказано буквально так:

    – Сидит, молчит – отдыхать мешает…

    Вчера принялись конаться, кто с какой высоты летел.

    – Со второго? Салага! Я с шестого навернулся! С шестого!

    – И всего один перелом?

    – Так я ж в расслабоне падал!

    Выпытав подробности моего увечья, пренебрежительно хмыкнули. Траншея! Ниже уровня земли.

    А руку жалко. Хорошая была рука. Теперь она уже, наверное, такой не будет.

    * * *

    Что-то протухло в соседней тумбочке. Проснувшись утром, я с ужасом принюхался к собственной только что собранной и закованной в гипс конечности. Ни черта не понял. Пришлось встать и выйти в коридор.

    Нет, вроде не от меня.

    Успокоившись, вернулся в палату.