Тридцатого декабря двести сорок девятого года посадочный модуль «Антареса», имея на борту ксенологов Григория Рафаэлянца и Веронику Гордиенко и пилота Юрия Стасова, совершил посадку в заранее согласованном с эглеанцами месте. На высоте десяти километров модуль подвергся нападению огромного количества птиц, проводивших его до самой поверхности. Люди могли выйти из корабля только через час после посадки, когда достаточно остынет обшивка. Но они не успели этого сделать: на сорок второй минуте страшной силы подземный толчок опрокинул модуль, а через десять минут сгустившиеся тучи полностью закрыли видимость. Около часа удавалось поддерживать неустойчивую радиосвязь — были очень сильные помехи — и Стасов сообщил, что снаружи бушует гроза и в корабль постоянно бьют молнии. Затем связь прервалась. Гроза продолжалась больше суток. На вызов Вебера не отвечали ни земляне, ни эглеанцы. Потом тучи рассеялись, и удалось увидеть то, что осталось от корабля.

Эглеанцы молчали четыре дня. Потом они дали картину погибшего модуля, а следом — долгое-долгое, бесконечно долгое изображение стоящей на коленях женщины в синей одежде и в синей повязке на глазах…

Дверь приоткрылась, и Вебер, чуть-чуть просунувшись в щель, спросил шепотом:

— Ты спишь?

— Заходи, — сказал Лепешев.

Вебер ощупью нашел второе кресло и сел.

— Знаешь, Эрни, — сказал Лепешев, — мне кажется, ты задал единственно возможный вопрос, на который можно ответить только отрицательно.

— «Правдиво ответить», хотел ты сказать, — поправил Вебер.

— Пожалуй, да, — сказал Лепешев. — Существенная разница.

— А если я тебе снюсь? — спросил Вебер.

Лепешев подумал, как надо ответить, если Вебер ему действительно снится, и ничего не придумал.

— Не знаю, — сказал он. — А ты-то чего не спишь?

— Не хочу, — сказал Вебер. — То есть хочу, но не могу. Мысли всякие посещают. О бренности бытия.

— Слушай, Эрни… — начал Лепешев. Мысль посетила и его. — Тебе не кажется, что эглеанцы не способны лгать?

— То есть? — насторожился Вебер.

— То есть принципиально не способны. С их телепатией.

Вебер подумал.

— Пожалуй, да, — сказал он. — Да, конечно. Естественно… А как же тогда вся эта ерунда?

— Не знаю… Но ведь пока ни в одной модели ситуации мы этот момент не учитывали. Все время забываем, что они не люди.

— Вот-вот. У нас тут один деятель уже доказывал, что под красивой маской скрывается чудовище, — сказал Вебер.

— Кто это?

— Ты его не знаешь.

— А санкций по отношению к чудовищу он еще не требовал? - поинтересовался Лепешев.

— Пока нет. Но внутренне он к этому готов.

Они помолчали.

— Конечно, они не могут лгать, — сказал Лепешев. — Какая может быть ложь, если все твои мысли известны окружающим? И история их должна идти совсем по-другому.

— Эглеанской истории мы совсем не знаем, — сказал Вебер. — Сами они ничего конкретного не сообщают, а спросить как следует я не могу. То есть я спрашиваю, конечно, но как в вату. Может быть, у них нет понятия истории?

— Должно быть, — сказал Лепешев, — как без этого? Есть же у них картины явно в прошлом.

— Слушай, Женя, — сказал Вебер, — я знаю, что у тебя и нервы покрепче, чем у меня, и вообще ты старше и опытнее, и умнее…

— За что я тебя особенно люблю, — перебил его Лепешев, — так это за умение вовремя сказать тонкий комплимент.