— Отто Беесс, препозит* [Старший из каноников капитула.] при Святом Иоанне Крестителе, — забормотал священник, как только старостовы рыцари отправились дальше, а Дорота Фабер стегнула мерина. — Ох, суровый муж. Веееесьма суровый. Ох, рабби, зря надеешься. Вряд ли он тебя выслушает.

— А вот и нет, — проговорил Рейневан, уже некоторое время радостно улыбавшийся. — Вас примут, рабби Хирам. Обещаю.

Видя недоуменные взгляды, Рейневан таинственно улыбнулся. Потом, явно в хорошем настроении, соскочил с телеги и пошел рядом. Затем немного поотстал. И тогда к нему подъехал Горн.

— Теперь ты видишь, как все оборачивается, Рейнмар Беляу. Как быстро дурные слухи распространяются. По округе разъезжают наемные убийцы, мерзавцы типа Кирьелейсона и Вальтера де Барби, а ежели они убьют кого, то на тебя же на первого падет подозрение. Замечаешь иронию судьбы?

— Замечаю, — буркнул Рейневан. — И не только это. Во-первых, вижу, что вы все-таки знаете, кто я такой. Вероятно, с самого начала.

— Вероятно. А еще что?

— Что вы знали убитого Альбрехта Барта из Карчина. И даю голову на отсечение, едете вы как раз в Карчин. Или ехали.

— Ишь ты, — немного помолчав, сказал Горн. — Какой шустрый. И самоуверенный. Я даже знаю, откуда берется твоя самоуверенность. Хорошо, когда есть знакомые на высоких должностях, а? Вроцлавский каноник, например? Человек сразу начинает чувствовать себя лучше. И безопаснее. Однако обманчивое это бывает ощущение, ох обманчивое.

— Знаю, — кивнул Рейневан. — Я все время помню о вывороченном дереве, о настроениях и флюидах.

— И очень хорошо делаешь, что помнишь.

Дорога шла по холму, на котором стояла шубеница* [Виселица в виде длинной перекладины на двух столбах.] с тремя высохшими, как вяленая треска, висельниками. А внизу перед путниками раскинулся Стшелин с его красочным пригородом, городской стеной, замком времен Болеслава Строгого, древней ротондой Святого Готарда и современными колокольнями монастырских церквей.

— Ой! — заметила Дорота Фабер. — Там что-то происходит. Какой-то праздник сегодня, что ли?

Действительно, на свободном пространстве у городской стены собралась довольно большая толпа. Было видно, что со стороны ворот туда направляется народ.

— Кажется, процессия.

— Скорее мистерия, — отметил Гранчишек. — Сегодня же четырнадцатое августа, сочельник Успения Девы Марии. Едем, едем, Дорота. Поглядим вблизи.

Дорота чмокнула, мерин двинулся. Урбан Горн подозвал британа и взял его на поводок, видимо, понимая, что в давке даже такой умный пес, как Вельзевул, может потерять самообладание.

Движущаяся со стороны города процессия уже приблизилась настолько, что в ней можно было различить священников в литургических одеяниях, черно-белых доминиканцев, конных рыцарей в украшенных гербами яках* [Накидка на латах в виде туники, чаще с вышитым на ней гербом владельца.], коричневых францисканцев, горожан в доходящих почти до земли делиях*. [Род длинного плаща, подбитого мехом.] И еще алебардистов в желтых туниках и матово поблескивающих капалинах*. [См. приложение № 2.]

— Епископское воинство, — тихо пояснил Урбан Горн, уже в который раз доказывая хорошую осведомленность. — А вон тот крупный рыцарь, тот, что на гнедой лошади с шашечницей на попоне, это Генрик фон Райденбург, стшелинский староста.

Епископские солдаты вели под руки трех человек — двух мужчин и женщину. На женщине было белое гезло* [Свободная полотняная женская рубаха смертника.], на одном из мужчин остроконечный, ярко раскрашенный колпак.

Дорота Фабер щелкнула вожжами, прикрикнула на мерина и на неохотно расступающуюся перед телегой публику.