|
Глаза твои пожирают камни зданий, и обезьяны болеют при каждом твоем обновлении. Куда ты идешь? Зачем постоянно меняешь свой образ? То, изогнутая и тонкая, ты скользишь в пространстве, точно галера без снастей, то кажешься среди звезд пастухом, стерегущим стадо. Сияющая и круглая, ты катишься по вершинам гор, "точно колесо колесницы. О Танит! Ведь ты меня любишь, я знаю! Я так неустанно гляжу на тебя! Но нет! Ты носишься по лазури, а я остаюсь на неподвижной земле... Таанах, возьми небал и тихо сыграй что-нибудь на серебряной струне, ибо сердце мое печально! Рабыня взяла в руки инструмент из черного дерева, вроде арфы, выше ее, треугольной формы. Глухие и быстрые звуки чередовались, как жужжание пчел, и, нарастая, улетали в ночной мрак вместе с жалобной песнью волн и колыханием больших деревьев на верху Акрополя. - Перестань! - воскликнула Саламбо. - Что с тобой, госпожа? Каждое дуновение ветра, каждое облачко на небе - все тебя тревожит и волнует. - Не знаю, - сказала Саламбо. - Ты утомляешь себя слишком долгими молитвами! - О Таанах, я хотела бы раствориться в молитве, как цветок в вине! - Может быть, дым курений вреден тебе? - Нет, - сказала Саламбо, - в благовониях обитает дух богов. Рабыня заговорила об отце Саламбо. Думали, что он уехал в страну янтаря, за Мелькартовы столпы. - Но если он не вернется, - сказала она, - тебе придется - такова его воля - избрать себе супруга среди сыновей старейшин, и печаль твоя пройдет в объятиях мужа. - Почему? - спросила девушка. Все мужчины, которых она видела до сих пор, вкушали ей ужас своим животным смехом и грубым телом. - Иногда, Таанах, из глубины моего существа поднимаются горячие вихри, более тяжелые, чем дыхание вулкана. Меня зовут какие-то голоса. Огненный шар клубится в моей груди и подступает к горлу, он душит меня, и мне кажется, что я умираю. А потом что-то сладостное, пронизывающее меня от чела до пят, пробегает по всему моему телу... меня обволакивает какая-то ласка, и я изнемогаю, точно надо мной распростерся бог. О, как бы я хотела изойти в ночном тумане, в струях ручья, в древесном соке, покинуть свое тело, быть лишь дыханием, лучом скользить и подняться к тебе, о мать! Она высоко воздела руки, вся выпрямившись, бледная и легкая, как луна, в своей белой одежде. Потом снова спустилась на ложе из слоновой кости, с трудом переводя дыхание. Таанах надела ей на шею янтарное ожерелье с дельфиновыми клыками, которое рассеивало страхи, и Саламбо сказала почти угасшим голосом: - Пойди позови Шагабарима. Отец Саламбо не желал, чтобы она вступила в коллегию жриц или даже знала, каково народное представление о Танит. Он берег дочь для какого-нибудь брачного союза, который мог быть полезен его политическим целям. Поэтому Саламбо вела во дворце одинокую жизнь; мать ее давно умерла. Она выросла среди лишений, постов, постоянных очищений, окруженная изысканными торжественными предметами; тело ее было пропитано благовониями, душа полна молитв. |
