Но почему нельзя было позвонить мне заранее, чтобы я поставила в печь жаркое к вашему приходу? Теперь уже поздно это делать. Есть только яйца и ветчина, и я даже слушать не стану претензии инспектора.
Эллери Квин улыбнулся.
— Отец не приедет к ужину, а я уже поел.
— Ах, вы уже поели? А я уже разбила яйца! Славные у вас манеры, ничего не скажешь!
— Анни, отец, я вижу, был прав.
— Что вы имеете в виду, мистер Эллери?
— Он сказал, что вы чересчур много поработали в последнее время, очень устали, и вам надо чуточку отдохнуть. Он просто настаивает, чтобы вы ушли в отпуск.
— Но ведь я всего полгода как была в отпуске! — запротестовала Анни.
— Не имеет значения. Отец велел, чтобы уже завтра утром вас здесь не было. И послезавтра и через три дня. Отдых пойдет вам на пользу.
Эллери извлек из бумажника несколько купюр и чуть ли не насильно всучил их Анни.
— Ну вот еще! Зачем? — в великом смущении проговорила Анни.
— Здесь плата за неделю. И всю эту неделю мы не желаем вас видеть, Анни. Словом, отдохните на славу.
— Невиданное дело! — сказала Анни, но уже улыбаясь.
— Все, и чтоб духу вашего здесь не было! Марш прямо сейчас.
— Но ведь яйца, мистер Эллери…
— Это уже моя забота.
Всего через несколько минут, отведенных Анни на переодевание, Эллери выставил ее за дверь и запер за ней. После чего вздохнул с облегчением и пошел к себе в кабинет.
И замер на пороге. Положив под голову его голубой домашний халат и уронив на пол его последнюю книгу, Никки Портер спала на кушетке сном праведницы. Бежевая соломенная шляпка была надвинута на один глаз. Другой глаз сразу широко раскрылся, стоило Эллери войти в комнату.
— Приветствую вас, о мой герой! — Она села. — Без вас время тянулось столь медленно.
— Вы устали? — спросил он сочувственно.
— Нет, — отмахнулась она. — Просто стала читать вашу последнюю книгу, и она подействовала на меня что твое снотворное. Мухи на лету засыпают — какая скука! Впрочем, какие новости?
— Никаких, если не считать, что объявили общин розыск одной страшно остроумной девицы с каштановыми волосами и курносым носом, — любезным топом сказал он.
Он ожидал, что при этом известии она как-то выдаст свой страх. Но она лишь спокойно поглядела на часы.
— Ничего удивительного, потому что уже почти полвосьмого.
— Не понимаю! — Эллери сел в кресло за письменным столом, положил на него ноги и принялся качать носком правого ботинка. — Что значит — ничего удивительного?
— Ничего удивительного, что я нервничаю и расстроилась. Ведь у меня после завтрака маковой росинки во рту не было.
— У меня тоже.
— И что вы намерены делать?
— Если вы не против, можно поджарить тосты и сварить кофе. А к нему яичницу.
— Готовить придется мне? — спросила она с ужасом.
Эллери Квин глянул на нее с любопытством.
— Вот как? Вы что же, не умеете готовить?
— Разумеется, нет. Я же писательница, а не повариха.
— Ну что же, может, это даже к лучшему.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать — хорошо, что вы не умеете готовить. Если бы оказалось, что вы умеете готовить так же, как писать детективы…
Он засмеялся.
— Вы, собственно, всегда сидите в такой неудобной позе — ноги выше головы? — осведомилась она ледяным тоном. |