– Товарищ Марченко, какая встреча, а я про тебя только вспоминал!

– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, – он как-то незаметно оказался сбоку от меня, хотя только что мы стояли лицом к лицу. Не совсем так, физиономия интенданта было на уровне моего живота. Но в сторону он сместился мгновенно. Наверное, есть какие-то специальные курсы для снабженцев, на которых учат вот так быстро уворачиваться, даже если угрозы еще никакой нет.

– Да не спеши ты, вопросик у меня к тебе, – сказал я, хватая его за ремень. – Скажи-ка, дорогой товарищ, а как так получилось, что у моей жены есть твой номер телефона и она знает, что тебе можно по нему звонить?

– Так я это…, - с видимым облегчением ответил Марченко, видать, грешки побольше за ним имеются, – номер телефона Вере Андреевне еще здесь, в управлении дал, она записала, я сказал, что может звонить в любое время, мало ли по хозяйству надо… Для пользы дела, как говорится…

– Слушай, Марченко, – осенило меня, – а куда можно собаку пристроить? А то бесхозная же остается.

– Ничем не могу помочь, – с видимым сожалением ответил техник-интендант второго ранга. Наверное, вот такое участливое выражение лица они тоже на специальных курсах осваивают. – Была бы служебная, куда ни шло, а так… Сами понимаете, время такое.

* * *

Ночью глаз не закрыли ни на секунду. Какое там спать, тут бы надышаться напоследок одним воздухом с любимой, запомнить запах складочек ее кожи и прикосновение волос, звук ее голоса! Эх, не могу я про любовь, простите, но поверьте, от меня будто часть тела, да что там тела, души моей собирались отнять. Как представлю себе, что уже утром моя рыжая сядет в самолет и улетит за тысячу верст в далекую Москву – аж волком выть хочется! Уж не знаю, что там на душе у нее было, она молчала, но, видать, тоже не праздник, всплакнула пару раз, видел.

Собрались, вышли на улицу в потемках. У подъезда чернел силуэт «эмки». Гриша заметил нас, вылез из кабины, взял у Веры вещмешок. Даже дверцу заднюю открыл перед ней. Комфронта у Охрименко дверь открывал сам. И Эмилия Карловна, помнится, очень даже равноправно вместе с мужским полом самостоятельно располагалась в машине, водителя тогда это не волновало никак.

Тронулись. Григорий даже машину вёл мягче, что ли, трясло совсем не так, как обычно. И на скорости это не отражалось. До Узина ехать километров семьдесят, при очень большой удаче часа полтора, а так – и все два, если не дольше. Но Охрименко вел машину как самолет, не обращая внимание на помехи. По крайней мере, объезжал он их так, будто их и не было. Уж не знаю, что там у него со зрением, но темнота для нашего шофера проблемой не была ни разу.

Мы с Верой сидели сзади, взявшись за руки. Время от времени она прижималась ко мне теснее и шептала на ухо всякие нежности, от чего я просто таял. Так и дорога до аэродрома пролетела совсем незаметно.

– Готовьтесь, сейчас потрясет, – заговорил молчавший до сих пор Охрименко. – тут грунтовка, километров пять, наверное, но ужас просто какой-то. Хорошо еще, дождей не было, а то тут, если грязь расквасит, то считай пропало, и танк утонет, не только наша «эмка».

Почти рассвело, так что дорога, состоящая, казалось, из одних рытвин и ям, была хорошо видна. По ней, наверное, и не ездили уже, разбивали обочину.

Через пару километров параллельно нам протянулась узкоколейка, скорее всего, от какого-то заводика. По ней, понурив голову, брел какой-то военный, время от времени сбиваясь с шага на шпалах.

– Подвезем? – спросил Охрименко. – А то ему еще километра три по путям плестись.

– Конечно, – ответил я.