Палатку Вере я установил сам, накидал туда свежего лапника, зажег рядом маленький костерчик в ямке. Поставил вариться кулеш, разогрел черствый хлеб.

– Завтра умрет еще с десяток, – на Вере лица не было.

Пришла она, когда уже совсем стемнело, сил у нее не осталось даже стянуть сапоги. Помог. Потом полил воды из фляжки – рыжая долго оттирала красные от крови руки.

– Поешь, а я пошел проверять караульную службу. – особой надежды на фельдшеров и санитарок не было. Все устали, легко ночью заснут.

– А как же ты? – спросила она, пододвигая котелок.

– Поем позже.

Я обошел лагерь, проверил два поста. Послушал, что говорят в медсанбате. Настроения были самые плохие.

– Немец прет – не остановить, – вещал двум раненым жующий Боря. – К осени в Москве будет.

Тут я уже не выдержал и дал санитару в ухо. Боря упал на землю, вскочил, выплевывая сухари изо рта. И тут же получил в «солнышко». Согнулся, его вырвало.

– Вот, товарищ лейтенант – один из раненых подал мне серый листок. Эта была листовка немцев, в которой предлагалось сдаваться, сообщалось, что доблестный вермахт уже взял Минск и Львов. Оперативно так напечатали.

– Откуда это? – я пнул скулящего Борю.

– Кто-то из парней подобрал на позиции, – ответил мне тот же раненый. – Этот сидел, читал.

Вокруг нас столпились санитарки медсанбата, кое-кто из фельдшеров.

– Запомните! Немцам соврать, что мне высморкаться, – сказал я, показывая листовку. – . Не верьте ихнему вранью.

Энтузиазма на лицах не наблюдалось – по темному небу на Киев опять шли армады фашистских бомбардировщиков.

Когда я вернулся к палатке Веры, рыжая уже спала.

– Умаялась, бедная, – к костру подсел Аркадий Алексеевич. – Не место женщинам на войне.

– Как сердце? – поинтересовался я.

– Сейчас легче, – коротко ответил военврач. – У меня уже был один инфаркт. Второй я не перенесу. Сегодня три приступа грудной жабы случилось, думал, конец мне.

– Ну зачем так себя накручивать, Аркадий Алексеевич?! – я попытался его успокоить.

– Петр Николаевич, я вас прошу…, - сказал он, помолчал немного и продолжил: – Как коммуниста… вы же член партии?

– Кандидат, – я вспомнил документы лейтенанта.

– Так вот, – врач повернулся ко мне и посмотрел в глаза. – Если я… Если со мной что-то случится… Позаботьтесь о людях. Кроме вас – некому вывести медсанбат из окружения.

* * *

Утро первого июля тоже началось не гладко. Я собрал санитаров на утреннюю проверку, приказал показать Мосинки. У половины оружие быле не чищено, да и сами фельдшеры выглядели помято. Особенно выделялся распухшим ухом мрачный Боря. За ним всю ночь следили, чтобы не сбежал.

– Там лошадь чья-то впереди пасется, – к нам подошел Аркадий Алексеевич.

Я взялся за бинокль и рассмотрел серого «в яблоках» коня под седлом. Он мирно жевал травку на просеке, прядя ушами.

Я взял из кузова МГ, что мы сняли с ганомага, прошел, оглядываясь, лесочком к лошадке. Было спокойно, даже фронт не громыхал – видимо, уже ушел вперед.

– Тихо, тихо, – я маленькими шажками взял коня под узды, посмотрел на клеймо на седле. 192 ОБС. Что, видимо, расшифровывалось, как 192-й отдельный батальон связи. Ясно, чья лошадка. Как же тебя зовут? В армии с кличками не заморачиваются. Раз серой масти, значит, Серко.