Разве верой можно одурманить разум? Я захотел возразить, но тут Буряков повернулся к нам, подмигнул:

– Уже подъезжаем. Хорошо ты поставил на место попа!

Надо было видеть лицо старлея, когда он увидел разбомбленное здание отдела. Вокруг бродили люди, кто-то пытался тушить небольшой пожар. Буряков легко соскочил с мотоцикла, нашел какого-то чина, начал напористо докладывать.

– Я так даже и не узнала, как ты смог меня вытащить из под ареста, – тихо произнесла Вера, разглядывая как лейтенант размахивает руками.

– Судьба, значит, у особиста такая, – я попытался скаазать это как можно более безразлично. – Увидел, что его при обстреле убило, ну… взял грех на душу, украл протоколы.

Наверное, артист я хреновый, потому что Вера внимательно посмотрела на меня, потом тряхнула рыжими волосами.

– Петя, это… ты его?

– Вера, зачем тебе это? – тихо спросил я.

Невеста ахнула.

– Тебя же расстреляют! За сотрудника органов знаешь какой спрос?!

– Кишка у них тонка. Считаешь, лучше бы тебя пустили по этапу? Да и кто теперь узнает?

– Как же ты это сумел сделать?

– Ткнул ножиком в сердце, а в рану осколок вложил.

– Дурак, ты Петя. Любой судмедэксперт поймет, что рана от ножа.

– Не поймет, – я ткнул пальцем в развалины, рядом с которыми Буряков спорил о чем-то со своим собеседником. – Не до Шепелева сейчас судмедэкспертам.

– В Киеве разберутся – уже не так уверенно произнесла Вера.

– И в Киеве совсем скоро будет не до особиста. Не волнуйся, я все продумал.

Я был уверен в том, что про Шепелева знаем только мы вдвоем: он остался на месте гибели. Буряков пытался организовать транспорт, но его, как я понял, мягко отшили. Пообещали при отходе тело в первую очередь доставить. Только глядя на то, что творится в Шепетовке, сомневаюсь я, что до покойного старлея будет кому-нибудь дело. Да и довезти до того места, где сделают вскрытие, не самое простое дело. А по июльской жаре через неделю там никто ничего понять не сможет.

Не так, конечно, надо было делать, чуть не спалился я в горячке. Зачем я с ним беседы стал вести? Тюкнул бы по голове, придавил бы без следов – и вся забота. А так, если бы хоть раздели обмывать, кто-нибудь мог бы к ране присмотреться. Хоть и разодрало там рану осколком, а вдруг не всё? Я же не душегуб со стажем. Это теперь я задним умом силен.

Ай, ладно, что рассуждать, если прошло всё так как прошло? А на будущее надо, конечно, сначала думать, а потом делать.

Мы помолчали. Приехавшие пожарные быстро дотушили огонь, начали сворачивать шланг. В городе завыл ревун воздушной тревоги. Я посмотрел в небо. Там опять среди облаков ползли немецкие «стервятники».

– Ну что, не передумала замуж за убийцу выходить?

– За защитника, – тихо, но уверенно сказала Вера. – Не передумала.

Я повеселел, улыбнулся подходящему к нам Бурякову. Тот же был мрачен.

– Надо ехать в управление в Житомир. Тут нам не помогут. Все, кто нужен, уже эвакуировались.

* * *

Путь до Житомира, неполных полтораста километров, занял больше восьми часов. Дорога была забита людьми. Буряков то и дело сигналил, требуя пропустить мотоцикл. Впрочем, это помогало не очень сильно. С одной стороны беженцы, навстречу им – военные транспорты. Где можно, мы проезжали по обочине, но и это получалось не везде. Иногда казалось, что мы едем медленнее пешеходов. Жаль, что с нами не было такого знатока местности как Николай, может, километров мы бы отмотали побольше, зато куда надо попали бы гораздо быстрее.