Вот и все. Больше нам делать было нечего. По крайней мере, до тех пор, пока обойма пушки не опустеет. Или пока снаряд траггов снова не угодит в наш окоп.

    Мы сидели в своем окопе, не видя ничего, кроме кусочка багрового неба, затянутого коричневыми облаками. Трагги могли начать решительное наступление и взять штурмом нашу линию обороны, а мы бы все так же продолжали посылать снаряды неизвестно куда.

    Если бы я был верующим, то молился. А так только смолил одну сигарету за другой. До войны я так много не курил, так, дымил за компанию с другими. Теперь же курево было единственным спасением от бессмысленного и бесконечного ожидания конца. Конца очередного артобстрела, конца всей этой проклятущей войны или собственного конца.

    Пушка не расстреляла еще и половины обоймы, когда произошло то, что, в соответствии с теорией вероятности, в которую безоговорочно верил Берковиц, случиться не могло.

    Еще один снаряд траггов упал в наш окоп, угодив на этот раз точно в его середину.

    Это был конец.

    Конец для нас всех.

    Конец, который почему-то не торопился наступить.

    Мы все трое замерли в оцепенении, глядя на черную железную болванку, торчащую из песка почти вертикально.

    Казалось, время остановилось.

    Мы как три идиота сидели и смотрели на снаряд, который должен нас убить, но по непонятной причине не спешил это сделать. И только легкая, едва заметная струйка сизого дымка, поднимающаяся от черного цилиндрического тела, упавшего откуда-то с небес и зарывшегося в песок, с непреложной определенностью свидетельствовала о том, что все происходит в обычном временном режиме.

    Динелли сдавленно зашипел, когда истлевшая до фильтра сигарета обожгла ему пальцы. Но даже после этого он не отшвырнул, как обычно, окурок в сторону, а плюнул на него и аккуратно положил на край ящика, на котором сидел.

    Берковиц медленно провел языком по сухим губам.

    Я снова услышал грохот нашей пушки, все это время продолжающей посылать снаряды в сторону врага.

    – Ну, и что нам теперь делать с этим подарком? – едва слышным шепотом произнес Динелли.

    При этом взгляд его оставался прикованным к черному цилиндрическому предмету, который постороннему человеку, не знающему, что за угрозу он в себе таит, не внушил бы ни малейшего опасения.

    Я молча и очень осторожно, словно боялся, что малейшее сотрясение воздуха может стать причиной взрыва, пожал плечами.

    Берковиц же отреагировал на слова Динелли совершенно неожиданным образом. Он порывисто вскочил на ноги и, крутанув головой, словно филин, посмотрел сначала на Динелли, а затем на меня. На лице его сияла невообразимо счастливая улыбка. Я бы, наверное, мог так обрадоваться, только прочитав приказ о своей демобилизации.

    – Это подарок! – радостно сообщил нам Берковиц. – Вы что, забыли? Сегодня же Рождество!

    – Ты чокнулся, Берковиц? – с тоской посмотрел на идиотски-счастливое лицо солдата Динелли.

    – Вы сомневаетесь?..

    Берковиц метнулся к неразорвавшемуся снаряду и упал возле него на колени.

    Динелли испуганно отпрыгнул к орудийному лафету.

    Я тоже невольно подался было назад, но, уперевшись спиной в стенку окопа, замер на месте.

    – Остановись, Берковиц, – сдавленно прохрипел я. – Что ты делаешь?

    Берковиц как будто даже и не услышал моих слов.