-  Нет, квартирьер, - сказал я. - Вопросов нет, квартирьер. Вас вижу, но не слышу.

    -  Все это, конечно, хорошо, - задумчиво проговорил Вандерхузе. - Мне бакенов не жалко. Но!

    -  Вот именно, - сказала Майка, поднимаясь. - Но.

    -  Я хочу сказать, - продолжал Вандерхузе, - что вчера вечером была радиограмма от Горбовского. Он самым деликатным образом, но совершенно недвусмысленно просил Комова не форсировать контакт. И он снова намекал, что был бы рад к нам присоединиться.

    -  А что Комов? - спросил я.

    Вандерхузе задрал голову и, лаская левый бакенбард, поглядел на меня поверх носа.

    -  Комов высказался об этом непочтительно, - сказал он. - Устно, конечно. Ответил же он в том смысле, что благодарит за совет.

    -  И? - сказал я. Мне очень хотелось поглядеть на Горбовского. Я его толком никогда не видел.

    -  И все, - сказал Вандерхузе, тоже поднимаясь.

    Мы с Майкой отправились в арсенал. Там мы отыскали и нацепили на лбы широкие пластинчатые обручи с «третьим глазом» - знаете, эти портативные телепередатчики для разведчиков-одиночек, чтобы можно было непрерывно передавать визуальную и акустическую информацию, все, что видит и слышит сам разведчик. Простая, но остроумная штука, ее совсем недавно стали включать в комплект оборудования ЭР. Пришлось немножко повозиться, пока мы подгоняли обручи, чтобы они не давили на виски и не сваливались на переносицу и чтобы объектив не экранировался капюшоном. При этом я отпускал отчаянные остроты, всячески провоцировал Майку на шуточки в мой адрес и вообще пускался во все тяжкие, чтобы хоть немножко расшевелить ее. Все втуне - Майка оставалась хмурой, отмалчивалась или отвечала односложно. Вообще с Майкой это бывает, случаются у нее приступы хандры, и в таких случаях лучше всего оставить ее в покое. Но сейчас мне казалось, что Майка не просто хандрит, а злится, и злится именно на меня; почему-то я чувствовал себя виноватым перед нею и совершенно не Потом Майка отправилась к себе в каюту искать мяч, а я выпустил на волю Тома и погнал его на посадочную полосу. Солнце уже поднялось, ночной мороз спал, но было все-таки еще очень холодно. Нос у меня сразу закоченел. Вдобавок легким, но очень злым ветерком тянуло с океана. Малыша нигде видно не было.

    Я немного погонял Тома по полосе, чтобы дать ему размяться. Том был польщен таким вниманием и преданно испрашивал приказаний. Потом подошла Майка с мячом, и мы, чтобы не замерзнуть, минут пять постукали - честно говоря, не без удовольствия. Я все надеялся, что Майка по обыкновению войдет в азарт, но и здесь втуне. В конце концов мне это надоело, и я прямо спросил, что случилось. Она поставила мяч на рубчатку, села на него, подобрала доху и пригорюнилась.

    -  В чем все-таки дело? - повторил я.

    Майка посмотрела на меня и отвернулась.

    -  Может быть, ты все-таки ответишь? - спросил я, повысив голос.

    -  Ветерок нынче, - произнесла Майка, рассеянно оглядывая небо.

    -  Что? - спросил я. - Какой ветерок?

    Она постучала себя пальцем по лбу рядом с объективом «третьего глаза» и сказала:

    -  Ба-кал-да-ка. На-кас слы-кы-ша-кат.

    -  Са-ка-ма-ка ба-кал-да-ка, - ответствовал я. - Та-кам же-ке тра-кан-сля-ка-то-кор…

    -  И то верно, - сказала Майка.