Она очнулась у стены перегнутого подъезда из глубин которого несло водкой и помоями, она не помнила как оказалась здесь, обнаружила что одежда на ней помята, не застегнута, а кое-где и вовсе разорвана. Она запустила руку в карман и обнаружила кипу банкнот, достала, с отвращением стало было пересчитывать эти масленые, мятые бумажки, но у нее слишком сильно дрожали руки и она засунула их обратно в карман и бросилась бежать.

- Скорее, скорее в аптеку! Толечка я спасу тебя!

Вновь она была на большой улице, теперь пустынной; ночь уходила, было раннее утро, небо из ярко-черного стало темно серым, и снегопад прекратился и лишь отдельные запоздалые снежинки лениво кружась падали в сером, промерзлом воздухе.

Вот аптека; дверь оказалась запертой, но Аня долго барабанила в нее и кричала что-то отчаянное, потом она бежала дальше, еще несколько раз падала и наконец нашла аптеку которая работала в ночную смену. Пьяный продавец и двое его собутыльников с удивлением уставились на вбежавшую, растрепанную, страшную Аню. Она выбросила на витрину всю пачку банкнот, и выпалила название лекарств которые требовались.

Пьяный продавец пересчитал деньги, быстро сунул их в ящик, и передал Ане несколько коробочек. Она с жадностью схватила их, рассовала по карманам и с сияющим лицом выбежала из аптеки, и вновь побежала по улице.

- Я спасу тебя Толечка. Ты только подожди милый, сейчас я приду, повторяла она, бросилась какими-то темными подворотнями, пробежала, одну улицу, другую и вдруг в ужасе остановилась и схватилась за раскалывающуюся голову. Только теперь поняла она что забыла в каком подъезде оставила умирающего Анатолия, попыталась вспомнить и тут же поняла что это бесполезно, ночью она двигалась в каком-то бреду, в душе ее ведь бушевали бури и не до того ей было чтобы запоминать дорогу, она бежала тогда наугад, куда вынесут ее ноги и не подумала как будет возвращаться. Теперь она бросилась в один подъезд, в другой, в третий...

* * *

О город Петра, поднявшийся из топких болот на берегу холодного древнего моря, среди твоих, темных улиц, среди гранита и мертвых окон под безжалостным свинцовым небом, затерялся одинокий, пронзительный крик:

- Толечка!!!

О сколько боли было в этом крике, сколько отчаяния... он повторился еще раз, потом еще, все страшнее, все отчаяние с каждым разом. А потом перерос не в человечий, но в звериный вой, казалось одинокая, огромная волчица, умирала среди стен домов.

Спустя полчаса на гранитную набережную Невы вышла одинокая фигурка, холодный ветер трепал ее волосы, а в покрасневших глазах горела адским пламенем нестерпимая мука, лицо стало совсем серым, а в волосах появилась проседь. Под ее ногами, черные ледяные и тяжелые волны, словно исполинские молоты били по граниту, но бессильны были его сокрушить. Анечка посмотрела на низкое, беспросветное небо и прошептала так тихо что только ветер ее слышал:

- Это время такое холодное, зимнее, а до весны еще так далеко... так далеко... Как холодно мне здесь и нет никого рядом кто бы мог согреть и утешить... это не место для меня и не время для меня... прощайте же и простите если можете...

И с этим словами она шагнула в черную ледяную бездну, из которой мгновенье спустя поднялась черная волна и в бессильной ярости дала пощечину гранитному берегу.

15.04.97

ЕРЕТИК

Альберт никогда не знал своих родителей. А виной тому был закон, гласящий, что каждый рожденный в светлейшем круге Рая забирается от родителей в духовную академию, а Альберт был рожден именно в этом, светлейшем круге.

Духовной академией назывались несколько массивных зданий, со всех сторон окруженных неприступными стенами, выход за которые для учащихся был строжайше запрещен. Детей выводили на прогулки по небольшому внутреннему дворику.