- Вы хотите сказать, что человеку больше ничего не нужно?

    - В сущности, ничего.

    - Вы просто клевещете на людей.

    - Ну что вы! Наоборот... Впрочем, не стоит об этом.

    - Жаль. Мы часто с вами беседуем, но всегда чего-то недоговариваем.

    - Простите меня. Просто я уже старый человек, и у меня масса предрассудков, в том числе самых распространенных. Например, если чего-нибудь не называть вслух, то этого как-будто бы и нет. Причем такого мнения придерживаются не только частные лица. Сами понимаете, время такое.

    - Не понимаю. Я, как правило, все говорю вслух.

    - Вам проще. Вы молоды, и потом... не обижайтесь, ладно?... Вы ведь почти не общаетесь с людьми. Все куклы...

    - Вы хотите сказать, что я много не понимаю? Или просто не вижу? А впрочем, вы правы. Я действительно многого не вижу и многого не понимаю. Вы говорили о ненависти...

    - Именно. Это не дает мне покоя. Она пока еще всем не видна, эта ненависть, но она есть, и она зреет. И мне страшно подумать, что будет здесь завтра или послезавтра. Или через месяц.

    - Но откуда взяться ненависти? Вы сами говорите; тепло, сытость.

    - И безделье, добавьте. Кажется, здесь ничто не может вырасти, кроме равнодушия... хотя и равнодушие страшно даже само по себе, а еще страшнее в соединении... Простите, я говорю слишком банальные вещи - дурацкая поповская привычка изрекать значительным тоном прописные истины, - так вот, о ненависти: как вы понимаете, людей объединяет немногое: или стремление защититься от опасности, или совместный труд. Третьего не дано. Когда же обе эти опоры выбиты, человек повисает над той бездной - помните, я говорил? И начинает проваливаться в нее. И падение это воспринимает как опасность, а как еще человек может отреагировать на опасность, если не ненавистью? Никак. Не приспособлен. И обращает эту ненависть против ближних своих - за неимением иных объектов приложения... Иногда мне становится так страшно, что хочется умереть тут же, на месте. Наш дорогой Художник два раза говорил при мне фразу: "У нас нет будущего". Если он убежден в этом, то я ему завидую. Но, скорее всего, он, как и я, просто боится поднять глаза и взглянуть будущему в лицо.

    - Не представляю, как вы еще держитесь, - сказал Мастер. - Будь у меня такие мысли, я бы давно отобрал у Полковника пистолет и застрелился.

    - У Полковника невозможно отобрать пистолет, - сказал Пастор. - Это его инструмент власти.

    - Интересно, зачем ему власть?

    - Видите ли, Полковник не меньше нашего обеспокоен современным положением дел. И намерен всерьез взяться за устройство дальнейшего бытия.

    - Взяв за образец казарму?

    - А что же еще?

    Они помолчали, потом Мастер сказал:

    - Знаете, я, наверное, начну отсюда. Сделаю фонтан, качели. Сделаю дерево - когда еще вырастут настоящие! - и посажу на него медведя. И пусть он рассказывает сказки. А?

    Пастор огляделся по сторонам, покивал головой, грустно улыбнулся.

    - Через десять лет нынешние дети подрастут, - сказал он, - и расхотят слушать наши сказки. А других не будет.

    - Других сказок?

    - Других детей.