|
А так как женщин, носивших фамилию «Эми», сколько угодно, не было оснований думать, что моя служанка Эми и есть та самая госпожа Эми, фаворитка леди Роксаны. Ведь моя Эми, разумеется, держать собственный выезд не была в состоянии; так что если у нашей, милой и доброй квакерши и зародились какие подозрения, то они должны были тут же рассеяться. – Но что было труднее всего – это выбить из головы квакерши мысль, будто у моей девицы что то на уме. Это ее убеждение встревожило меня не на шутку, тем более, когда она сообщила, что, описывая мой турецкий наряд, она заметила у девушки все признаки душевного волнения, которое еще больше усилилось после того, как я, несмотря на их просьбы, не захотела его показать. По наблюдениям квакерши, та несколько раз была на грани того, чтобы выдать свое смятение, и на глаза у нее навертывались слезы; кроме того, она, квакерша, даже слышала, как та пробормотала что то себе под нос – то ли, что она уже все знает, то ли что вскоре узнает, – толком квакерша расслышать не могла. После же моих слов, что турецкий наряд уже уложен и что я его покажу, когда прибудем в Голландию, та будто бы произнесла вполголоса, что ради одного этого она непременно поедет с нами. Когда квакерша закончила свой рассказ, я сказала: – Я тоже заметила кое какие странности в разговоре и повадках этой девицы, а также, что она, по всей видимости, отличается неумеренным любопытством. Вместе с тем я, хоть убей, не понимаю, к чему клонились ее разговоры! – Не понимаешь? – воскликнула квакерша. – Но ведь это совершенно ясно: она подозревает, что ты – та самая Роксана, которая плясала в турецком наряде, однако полной уверенности у нее в том нет. – Неужто она может так думать? – возразила я. – Да если бы я это знала, я бы ее мигом успокоила. – Разумеется, думает! – подхватила квакерша. – Да я сама, сказать по чести, начала было склоняться к тому же. Но, видя, что ты не придаешь никакого значения ее словам, а также из твоих замечаний, уверилась в противном. – И вы могли так подумать? – спросила я в сердцах. – Это весьма для меня прискорбно. Как, неужели вы могли принять меня за актерку за французскую комедиантку? – Помилуй, – отвечала мой честный, добрый друг квакерша. – К чему преувеличивать? Когда я услышала, что ты ее осуждаешь, я поняла, что этого не могло быть. Но как было не подумать, когда она описала точь в точь твой турецкий наряд, с тюрбаном и драгоценными каменьям, и когда назвала твою служанку именем Эми и привела еще несколько сходных обстоятельств? Кабы ты сама не опровергла ее слов, я бы, не задумываясь, решила, что речь идет о тебе; но как только ты заговорила, я заключила, что здесь ошибка. – Это очень мило с вашей стороны, – сказала я, – и я премного вам обязана за ваше доброе обо мне мнение; но, очевидно, эта балаболка его не разделяет. – То то и оно, – подхватила квакерша. – Она должно быть, дурно о тебе судит, ибо, по видимому, твердо стоит на том, что Роксана и ты – одно лицо. – Неужели? – спросила я. – О да, – ответила квакерша, – и она непременно к тебе наведается еще раз. Коли так, – сказала я, – то придется мне ее осадить. – Нет, не придется, – возразила моя добродушная, услужливая квакерша. – Я избавлю тебя от этой заботы и осажу ее сама. Я больше не допущу ее до тебя. Доброта ее меня чрезвычайно растрогала, но я не представляла себе, как ей удастся осуществить свое намерение; между тем одна мысль, что мне, быть может, придется снова встретиться с этой девицей, повергала меня в отчаяние. Ведь я не могла предугадать заранее, в каком та будет расположении Духа в тот день, когда задумает ко мне заявиться, а следовательно, не могла заранее решить, как себя с нею держать. |
