|
Словом, – чтоб не затягивать рассказа, – я выпроводила своих гостей (правда, на целых два часа позже, чем мне бы того хотелось). Как только они ушли, я кинулась к Эми и дала выход своему исступлению, пересказав ей все, что было; вот видишь, сказала я ей, сколько вреда причинил один твой неосторожный шаг и как из за него мы чуть было не попали в такую беду, из какой нам, верно, никогда бы уже не выбраться! Эми и сама расстроилась не меньше меня и, в свою очередь, дала выход чувствам, принявшись честить мою злополучную дочь на все лады, называя ее проклятой девчонкой, дурой (а то и еще более крепкими прозвищами). Но тут вошла моя добрая, честная квакерша и положила конец нашему разговору. – Ну, вот, – говорит она с улыбкой (ибо ей всегда была свойственна спокойная веселость духа), – наконец то ты избавилась от своих гостей! Я пришла тебя с этим поздравить, ибо видела, что они сильно тебя утомили. – Что верно, то верно, – сказала я. – Эта глупенькая девица совсем нас замучила своими кентерберийскими историями ; мне казалось, что этому конца не будет. – Она, однако же, как я заметила, ни минуты от нас не скрывала, что была всего лишь судомойкой. – Да, да, – сказала я, – судомойкой в игорном доме или притоне, да еще в том конце города; нашла, чем хвастать перед нами, добропорядочными горожанками! – А мне все сдается, – сказала квакерша, – что она поведала нам всю эту длинную историю неспроста; у нее, должно быть, что то на уме. Да да, я не сомневаюсь, что это так! «Если ты не сомневаешься, – подумала я, – то я уж и подавно не сомневаюсь; но только по мне было бы несомненно лучше, если бы ты сомневалась». – Что же у нее может быть на уме? – спросила я вслух. – «Да и когда придет конец моим тревогам?» (это, разумеется, про себя). Затем я принялась расспрашивать мою милую квакершу, что она имеет в виду и отчего ей кажется, будто за речами молодой девушки непременно что то кроется. – И какой такой толк ей в том, чтобы все это рассказывать мне? – заключила я. – Помилуй, – возразила добрейшая квакерша, – если у нее есть какие виды на тебя, то это не мое дело, и я вовсе не намерена что либо у тебя выпытывать. Слова ее меня встревожили еще больше: не то, чтобы я боялась довериться этому добродушнейшему существу, даже если бы она и заподозрила правду, но моя тайна была такого рода, что я не хотела бы ее поверять никому. Однако, как я сказала, ее слова меня немного напугали; поскольку я от нее до сих пор таилась, мне хотелось бы и на будущее сохранить свою тайну, впрочем, она кое что почерпнула из речей моей девицы и смекнула, что все это имеет прямое касательство ко мне; следовательно, мои ответы вряд ли могли удовольствовать столь проницательную душу. Два обстоятельства, правда, служили мне некоторым утешением: первое, что моя квакерша не отличалась любопытством и не стремилась что либо разнюхать, а второе, что, даже если бы она узнал» все, то не стала бы мне вредить. Но, как я уже сказала, она не могла пропустить мимо ушей кое какие совпадения, такие, как, например, имя госпожи Эми и подробное описание турецкого наряда; ведь в свое время, как уже говорилось выше, я показывала его моей доброй квакерше, и он произвел на нее изрядное впечатление. Конечно, я могла бы обратить все дело в шутку и тут же при квакерше приняться поддразнивать Эми, допрашивая ее, у кого же это она жила до меня? Но, к несчастью, мы не раз при квакерше говорили о том, как давно Эми находится у меня в услужении, и – что хуже того – я как то обмолвилась, что некогда проживала на Пел Мел; так что слишком уж много получалось совпадений. Одно обстоятельство, впрочем, было в мою пользу, а именно рассказы девчонки о богатстве, которого якобы достигла госпожа Эми; по ее словам, у той даже имелся собственный выезд. |
