|
Быть может, сказала я, такая отповедь заставит ту в дальнейшем попридержать свой язычок. Хоть я и не сказала моей квакерше, как адресовать ко мне письма, у ее служанки я, однако, оставила для нее запечатанный конверт с адресом, по которому она могла снестись с Эми, а таким образом и со мною. Дня через два или три после моего отъезда моя неугомонная девица притащилась к дому квакерши справиться о моем здоровье, узнать, намерена ли я ехать и так далее. Мой преданный друг квакерша оказалась на ту пору дома и приняла ее весьма холодно, в дверях: леди, которую та, имеет в виду, сказала она, уехала. Обескураженная таким приемом, девица поначалу некоторое время мялась в дверях, соображая, что бы такое сказать, однако, заметив выражение принужденности на лице квакерши, словно та только и ждет, как отделаться от гостьи и закрыть за нею дверь, она почувствовала себя уязвленной. Между тем осторожная квакерша не пригласила ее в дом оттого, что опасалась, как бы девица, обнаружив, что они одни, не сделалась слишком развязной; к тому же, рассудила она, чем холоднее она ее примет, тем это будет приятнее для меня. Однако от нее не так то легко было отвязаться. Поскольку ей не удалось поговорить с миледи, сказала нежеланная гостья, то, быть может, она (то есть квакерша) согласится выслушать ее? На это моя квакерша учтиво, но холодно пригласила ее войти, а той только того и надо было. Заметьте: квакерша повела ее не в парадную гостиную, где мы принимали ее в первый раз, когда она приходила с капитаншей, а в маленькую прихожую, служившую лакейской. С первых же слов девчонка не постеснялась дать понять, что не верит, будто меня нет дома, и думает, что я просто не желаю показываться на люди; затем принялась с жаром просить разрешения сказать мне всего два словечка; просьбы ее перешли в мольбы, а затем последовали слезы. – Мне весьма прискорбно, – сказала добрейшая квакерша, – что ты столь низкого обо мне мнения и полагаешь, что я способна солгать и сказать тебе, будто миледи уехала из дома, если бы это было не так! Уверяю тебя, что я никогда не позволяю себе такого; да и сама леди ***, насколько мне известно, не стала бы просить меня о подобной услуге. Если бы она была дома, я бы так и сказала. Та ничего на это не возразила, но только сказала, что ей надобно со мной поговорить о деле чрезвычайной важности, после чего расплакалась пуще прежнего. – Я вижу, ты в большом горе, – говорит ей квакерша. – И рада была бы тебе помочь, но поскольку тебя ничто не в состоянии утешить, кроме свидания с леди ***, то я бессильна. – Я все же надеюсь на вашу помощь, – говорит та. – Право же, мне необходимо с ней поговорить, иначе я погибла. – Мне очень прискорбно это слышать, – говорит квакерша. – Но, коли так, зачем ты не поговорила с нею, когда вы были здесь с женой капитана? – С глазу на глаз поговорить с нею у меня не было случая, – отвечает та, – а при всех говорить было нельзя; кабы только мне удалось остаться с нею наедине, я бы бросилась к ней в ноги и испросила ее благословения. – Какие странные речи! – говорит квакерша. – Я не понимаю смысла твоих слов. – Ах! Если в вас есть капля великодушия или жалости, будьте мне другом, – говорит она, – не то я погибла, совершенно погибла! – Твоя горячность меня пугает, – говорит квакерша, – ибо истинно тебе говорю, я не понимаю тебя. – Ах, но ведь она моя матушка! – говорит та. – Моя родная мать! И не хочет признать меня своею дочерью. – Твоя матушка? – повторяет квакерша, приходя в большое волнение. – Что ты хочешь этим сказать? – Да только то, что говорю, – отвечает она. – Говорю вам, это моя родная матушка, и только не желает меня признать. Проговорив эти слова, девушка вновь заливается слезами. |
