|
– Что ты хочешь этим сказать? – Да только то, что говорю, – отвечает она. – Говорю вам, это моя родная матушка, и только не желает меня признать. Проговорив эти слова, девушка вновь заливается слезами. – Не желает тебя признать? – повторила чувствительная квакерша и сама заплакала. – Но ведь она тебя не знает и никогда прежде не видела. – Да, она меня, должно быть, и в самом деле не узнала, – говорит девица. – Но я то ее знаю, и я знаю, что она – моя мать. – Мыслимое ли дело! – говорит квакерша. – У тебя что ни слово, то загадка. Не изволишь ли ты, наконец, объясниться как следует? – Да, да, да, – говорит она, – сейчас я вам все объясню. Мне было известно наверное, что это моя родная мать, и душа моя не знала покоя, покуда я ее не разыскала. А теперь – потерять ее вновь, когда я только ее нашла… да у меня сердце разорвется от горя! – Но если она твоя мать, – спросила квакерша, – как же это возможно, чтобы она тебя не узнала? – Увы, – отвечала она. – Я была разлучена с нею в младенчестве, и она с тех пор меня не видела. – Стало быть, и ты ее не видела тоже? – Ах, нет, – отвечала она. – Я то ее видела, и частенько, ибо в бытность ее леди Роксаной я служила у них в доме, но тогда ни я ее не узнала, ни она меня. Но с той поры все это разъяснилось. Разве нет у нее служанки по имени Эми? Приметьте, этот вопрос застиг мою честную квакершу врасплох и к тому же чрезвычайно ее изумил. – Право же, – сказала она, – у миледи множество девушек в услужении, и я не упомню все имена. – Да, но ее камеристка, любимая ее служанка, – настаивала девица. – Ведь ее зовут Эми, не так ли? – Вот что, – нашлась вдруг квакерша. – Хоть я и не люблю, когда меня допрашивают, но чтобы тебе не взбрело в голову, будто я что то от тебя утаиваю, то скажу тебе: каково истинное имя ее камеристки, я не знаю, не только слышала, что хозяева называли ее Черри. NB: В день нашего бракосочетания муж мой в шутку дал ей такое прозвище, и мы так ее и стали с тех пор называть, так что квакерша сказала в некотором смысле чистую правду. Девица смиренно принесла свои извинения за нескромные расспросы, сказав, что не имела в мыслях дерзить ей, либо допрашивать ее; она, мол, измучена своим горестным положением и подчас сама не знает, что говорит; она отнюдь не хочет причинить беспокойство, но только заклинает ее как христианку и мать сжалиться над нею и по возможности помочь ей со мною свидеться. Передавая мне весь этот разговор, добросердечная квакерша призналась, что трогательное красноречие бедной девушки разжалобило ее до слез; тем не менее она была вынуждена сказать, что ей неизвестно, ни куда я уехала, ни по какому адресу мне писать; однако, прибавила квакерша, если ей когда доведется меня повстречать, она не преминет пересказать этот разговор, или, во всяком случае, ту часть его, какую найдет нужной, и передать ей, то есть девице, мой ответ, если я, в свою очередь, найду нужным таковой дать. Затем квакерша позволила себе расспросить ее о кое каких подробностях этой, как она выразилась, воистину удивительной истории. И тогда моя девица, начав с первых невзгод в моей жизни, которые одновременно были и ее первыми– невзгодами, поведала историю своего несчастного детства и последующей службы у леди Роксаны, как она величала меня, а также о помощи, какую ей оказывала затем госпожа Эми; так, как Зми не отрицала, что была в услужении у ее матери, а главное, что она же оказалась камеристкой леди Роксаны и вернулась из Франции вместе с нею, то девица и вынесла из этих и кое каких, других обстоятельств твердое убеждение, что леди Роксана была ее родной матерью, и не менее твердое убеждение в том, что леди ***, проживающая в ее доме (то есть у квакерши), есть та самая леди Роксана, у которой она служила судомойкой. |
