Гвидо помедлил минутку и спросил:

– За что?

– За то, что они по‑настоящему наслаждались этими фильмами. Хуже всех был Фаверо. Он настолько возбудился во время второго фильма, что ушел из комнаты. Не знаю, куда он отправился, но не возвращался до конца просмотра.

– А двое других?

– Они тоже завелись, и еще как. Но поскольку они‑то уже все это видели, и не по одному разу, они все‑таки держали себя в руках.

– Интересно, мы с вами видели одно и то же или нет?

– На вашей кассете женщину в конце убивают?

– Да.

– Тогда это одно и то же. Женщину насилуют, как правило, несколько человек, а потом убивают. – По эмоциональности ее описание могло сравниться разве что с пересказом учебного фильма для стюардесс.

– Сколько всего было кассет?

– Не знаю. Как минимум семь, не считая тех трех, которые я видела. Последние были предназначены для копирования и распространения.

– Что вы им сказали, когда посмотрели кассеты?

– Сказала, что должна подумать день‑другой. Сказала, что у меня есть один знакомый в Брюсселе, который, возможно, заинтересуется покупкой копий для бельгийского и голландского рынков. Но сама я уже точно знала, что убью их. Осталось только найти подходящий способ сделать это.

– Но почему все‑таки?

– Что «почему»? Почему решила убить или почему решила сначала подождать?

– Почему решили убить?

Она слегка сбавила скорость, видя, что впереди идущая машина притормаживает перед поворотом направо. Когда она скрылась из виду, синьора Черони поглядела на Брунетти и сказала:

– Я очень много думала над этим, комиссар. Должно быть, решающим стало наслаждение, которое они получали от этих фильмов; подобного я от них не ожидала. Я сидела и наблюдала за ними и видела, что они не просто считают нормальным смотреть такое, но и не видят ничего плохого в том, чтобы заказывать новые записи.

– И они это делали?

Она снова уставилась на дорогу.

– Право, комиссар, не валяйте дурака! Если существует спрос, должно появиться и предложение. Тревизан и иже с ним этот рынок породили, так что перед ними стояла новая задача: обеспечить регулярные поставки. Еще до того, как я посмотрела кассеты, я слышала, как Тревизан и Лотто говорили о том, что надо послать факс в Сараево и заказать новые фильмы. Для них это было так же естественно, как связаться с виноделом, чтобы заказать ящик вина, или отдать распоряжение брокеру, чтобы тот купил или продал какие‑нибудь акции. Для них это было не более чем бизнесом.

– А потом вы увидели, что на кассетах?

– Да. Увидела.

– И тогда вы задумались, можно ли считать грехом убийство таких людей?

– Вот об этом я и толкую. Это не могло быть грехом. Это было на сто процентов справедливо. С самого начала у меня даже сомнения не возникало. И если вы спросите меня, сделала ли бы я это снова, я отвечу: да, сделала бы.

– Это потому, что те женщины родом из Боснии? Потому что они мусульманки?

Ему показалось, что этот вопрос заставил ее усмехнуться.

– Мне совершенно не важно, кто эти женщины. Кем они были. Они мертвы, и им это тоже не важно, бедняжкам. – Она подумала немного и подтвердила: – Нет, все‑таки это не имело для меня никакого значения. – Она снова оторвала глаза от дороги и посмотрела на него. – Люди говорят о человечности, о преступлениях против человечности, так ведь, комиссар? В газетах печатают об этом длинные статьи, политики посвящают этому свои речи – все говорят, говорят, говорят, и только! И никто ничего не предпринимает. Одна говорильня да благие намеренья, а вокруг такое творится; мало того, что женщин насилуют и убивают, надо еще весь этот ужас заснять, чтобы потом смотреть скуки ради.