Забилось, задергалось правое веко. Лернер перемог, не стал давить его пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чем оказался прав правый левый Аксельрод - кефир заполонил мир. У Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазней.

- Салют, камрад! - Макдональд, из Британской секции, пристроился напротив. - Как жизнь? Что нового?

- Новое - это плохо забытое старое, - вслед за Макдональдом сел и Лурье, давний, еще по Парижу, знакомец. - Сообщают, Шауманна взяли.

- Информации пока не поступало, - Лернер говорил отстранено: спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!

- Чей он агент? Русский, французский или британский? - Лурье провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.

- Ну откуда мне знать? - Лернер размешивал сахарин, и звон ложечки напомнил почему-то катание в санях по реке на крещение: едешь, едешь, веселишься, розовый от жгучего мороза и - бултых в иордань!

- Владимир Ильич у нас великий скромник, - Макдональд говорил без иронии, серьезно. - Нужно надеяться, вы опять возглавите секцию.

- Не знаю, не знаю. Годы. Хватает перспективных, молодых, - а сердце застучало радостно: Макдональд мог быть в курсе назначений. Определенно, мог!

- Молодых много, но это их единственное достоинство, - Лурье метал свой тусклый бисер, демонстрируя живость галльского ума, - а у старости достоинств много, а недостаток всего один.

- Какой? - слащеный кефир, право, превосходен.

- Она, в конце концов, тоже проходит. Заношенные остроты сегодня не раздражали. Лернер усмехнулся: Лурье был на пятнадцать лет старше его. Скоро восемьдесят, а стойкости не теряет. Очень старая гвардия.

Звонок с перерыва, резкий, пронзительный, застал его у входа в Русский зал. Он сел за свое место - свое сегодняшнее место, - и продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.

- Владимир Ильич! Из секретариата передали: Лев Давидович назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять! - громко, через весь зал сообщила Розочка.

Не таясь, Лернер улыбнулся - весело, заразительно, и все вокруг отразили, вернули улыбку, кто натужно, завистливо, а кто и искренне.

Писалось легко, полно, как в лучшие дни, буквы лепились в дикую вязь, приходилось черкать, выписывать заново и спешить, спешить вдогонку мысли.

Шестнадцать сорок пять!

7

Константин хотел нести сундучок сам, но Ипатыч не дал: он вцепился в ручку, и видно было - отстранить его от службы значило обидеть смертельно. Ничего, сундучок не тяжелый. Не очень тяжелый. Уложено все с расчетом, чтобы не побилось на наших дорогах нашими дураками.

Ипатыч шагал впереди, потихоньку скашиваясь в сторону ноши, усилием распрямлялся и продолжал бодро бормотать, что-де вот он службу знает, когда еще старый принц переезжали, тогда таскал такие ноши, что волжские грузчики поспеть не могли, а отец его однажды с возу свалился по пьяному делу, так потом обоз догонял версту с шестипудовым кулем на горбу, и догнал, а ныне разве ноша, шляпные коробки да картонки.

Войдя во дворец, он примолк, шел торжественно, парадно, умудрился ввести Константина в кабинет с объявлением, смазанным, впрочем, кашлем, устал-таки старик, старый конь, усадьба старых коней. А весной пахать.

Принц за год изменился не сильно. Показаться могло, что года для него и не было, чуть больше седины разве. Встретил, как обычно, приветливо-сдержанно. После обязательных расспросов указал на сундучок.