Отпечатался в памяти разговор с учителем, один из многих – им обоим хотелось нащупать суть проблемы. Они лежали на прохладном весеннем песке школьного пляжа, подставив солнцу спины.

– Я ведь нисколько не умнее Геры, – говорил Андрей. – У нас по всем предметам одинаковые результаты. А динамика интеллекта у него выше моей.

– Конечно, ты не умнее Геры. Но ведь и Ньютон в некотором отношении был не умнее какого-нибудь клерка. Я тебе объяснял.

– Знаю. Герка гениален в одном, я – в другом.

– Точно. И разница между вами в том, что ты свое призвание уже знаешь, а Гера – нет. У тебя совершенно уникальное призвание. Ты можешь вступать в мысленный контакт с людьми в других эпохах. И контакт этот не случаен! Когда над тобой рушились стены, ты ведь бросился искать спасения к Леонардо да Винчи – гениальному архитектору. И именно в тот день его жизни, когда обрушился построенный им дом... Ты еще и на сотую долю не научился управлять своим талантом. Ты относишься к нему как к бедствию. Кто скажет, как это у тебя получается? Как можно вообще мысленно бывать в прошлом? Я не представляю. И ты тоже. И никто. Как ты находишь в прошлом именно того человека, который нужен позарез? Я потратил три года, пока не понял твое призвание. А ты делаешь это без тестов, распознавая призвание людей в другом времени. В другом времени! Да еще шутя...

– Ничего себе шутя, – Андрей содрогнулся от воспоминаний.

– Это временное, – отмахнулся учитель. – Все развивается, и ты сам, и медицина. И все-таки насколько проще было бы для тебя, и для меня, и для всей моей методики, если бы ты оказался заурядным гениальным композитором. Или химиком.

– Да, – вздохнул Андрей, – не повезло мне с гениальностью.

Однажды, уже работая в Театре оперы, Андрей выкроил свободный от выступлений и репетиций день и отправился на Урал, к учителю. Цесевич сильно сдал, ему было почти сто лет, он не преподавал и жил в домике на берегу лесного озера.

– Солидно, – сказал Цесевич, оглядев Андрея. – Грудь колесом.

– Упражняюсь, – пояснил Андрей. – Нужно держать себя в форме. В иных вокальных симфониях приходится на одном дыхании петь минуты полторы.

– Терпеть не могу твой голос, – буркнул Цесевич. – Все равно, что Эйнштейн бросил бы физику и записался в ансамбль скрипачей.

Помолчали.

– Пойдем в дом, – вздохнул Цесевич. – Расскажи о себе. Женился?

– Нет, – ответил Андрей резче, чем хотел бы. Лена погибла год назад, и он еще не научился сдерживать эмоции. Цесевич посмотрел на него внимательно, и от этого взгляда, как в детстве, что-то оборвалось у Андрея внутри, и он, взрослый мужчина, известный всей планете певец, странно хрюкнул и готов был броситься учителю на шею и рассказывать взахлеб, вспоминая минуты счастья с Леной. С первой минуты их знакомства, когда Лена назвала свою профессию – подземная геология, ему представлялись рвущиеся переборки, грохот жидкого металла и магмы, заполняющей коридоры...

– Нет, – повторил Андрей и неожиданно понял, что Цесевич знает о Лене, как и вообще знает многое о нем, Андрее.

Они сидели на веранде, пили мелкими глотками белый напиток "Песня", приготовленный Цесевичем из выведенных им самим сортов винограда и яблок.

– Андрюша, – сказал учитель. – После того последнего испытания в школе, когда ты отправился к Леонардо...

– Ничего не было, – сказал Андрей, поняв, что хочет узнать Цесевич.