|
Время текло почти ощутимо, как в замедленной съемке. Бертини не бежал, а приближался этакими элегантными балетными па и, чуть‑чуть перекинув корпус справа налево, уже собирался ударить. «Готовится пробить правой в левый угол, рассчитывает, что я не поверил и метнусь вправо, а он ударит, как и задумал», – мысленно подсчитал Рослов и одновременно с ударом Бертини прыгнул по диагонали влево. Выброшенные руки стиснули мяч почти под балочкой. Еще мгновение, и Рослов, ускользнув от набежавшего Чаррела, выбросил мяч защитнику. Звук включился – стадион содрогался от аплодисментов. «А ведь это английский стадион», – подумал снова отключившийся Рослов‑математик: он вдруг впервые за полтора часа разглядел английских полисменов у английских реклам на бортиках, окаймлявших зеленое поле. «Должно быть, лондонский или манчестерский. Интересно, откуда с такой точностью воспроизвел Селеста эти картинки?»
Еще секунда отдыха, пляска мяча в центре поля, завершенная новой параболой к штрафной площадке «белых», и, наконец, грустный свисток и нехотя, с явным неудовольствием поднятые вверх руки судьи. Матч окончен. И снова погас звук, а на зеленое поле и умолкший амфитеатр трибун медленным наплывом надвинулась все поглотившая синь океана и парусиновый тент над белым коралловым рифом. Все по‑прежнему сидели за столиками с пустыми и полными бокалами, недоеденными сандвичами и жестянками с пивом, извлеченными из размагниченной кучи. Сидели тесно вокруг Крейгера, по‑прежнему неподвижного и похожего на Будду, усевшегося на европейский стул. Ветреная морская прохлада оставляла на губах привкус горькой, слабительной соли. Как после ночного кошмара, никак не удавалось стряхнуть сковавшее разум оцепенение. – Так не бывает, – вдруг сказал кто‑то. Рослов спрятал понимающую улыбку: – Почему? – Потому что это бред. Наркоз. Сумасшествие. Я еще ни разу в жизни не ударил ногой по мячу. Несогласованный хор пропел: «…И я!» – Кстати, у нас в Калифорнии вообще не играют в европейский футбол, – сказал Чаррел. – А у меня почему‑то все получалось. – И как получалось! – вспомнил Рослов. – Я еле взял ваш мяч со штрафного. – А мой? – подмигнул Бертини. – Я был почти уверен, что обману – не угадаете направления. Не вышло. – А вы убеждены, что били по воротам именно вы, Джузеппе Бертини? – Не совсем. Иногда мне казалось, что вместо меня играет кто‑то другой. – Я знал это точно, – сказал Пуассон, – все время знал, только не мог ничего скорректировать. Он корректировал за меня. А я, как дух Божий, витал над полем. – Не врите! Это произнес хладнокровно и уверенно очнувшийся Будда – Крейгер, о котором все уже успели забыть. – Не врите, – повторил он своим, а не деревянным голосом ретранслятора. – Духом Божьим был я, а не вы. Это я витал над полем, а всех вас подключил к игрокам матча на межконтинентальный кубок между «Сантосом» и «Арсеналом» в прошлом году. А политическое обострение спортивной ситуации взял из фильма «Смерть на футбольном поле», который снял с рецепторов Рослова. Далее все развивалось как саморегулирующаяся система, точно передающая информацию о поведении игрока на поле и зрителей на трибунах. Мне как раз ее не хватало. – Почему вам? – сердито спросил Мак‑Кэрри. – Потому что я был Богом, всемогущим и всеведущим. – Глупости, Крейгер, – оборвал его Мак‑Кэрри. – Сейчас вы вообще не помните, что могли и что ведали. А тогда могли, да и то не так много. Фильм видели глазами Рослова, а игроков и обстановку записали с прошлогодних телевизионных экранов, газетных отчетов и впечатлений волновавшихся тренеров. |
