— Тебе не влетит за это?

— Что он мне сделает? Я дочка Дагаева.

— Крипово прозвучало.

Рома молчит, медитирует на картошку и синий газовый огонь.

— Но в целом похуй, — наконец говорит. — А новые письма приходили?

— Пока нет.

— А этот черт, как его… — Картошка шкворчит громче, и Рома подливает в кастрюлю воды.

— Андрей.

— Да, Андрей. Ему ты доверяешь?

Ника пожимает плечами.

— Больше, чем остальным.

— Может он слать письма?

— А зачем? Почему не сказать все прямо, мы же с ним виделись.

— Тоже логично. Про шамана пишут? Которого грохнули.

О жестоком убийстве Бардахова упоминают чаще, — расчленили, лежал сутки, обнаружен ученицей, убийца до сих пор не найден, ведется следствие, — и Ника снова вспоминает его потухший взгляд и неуклюжие широкие ладони, сложенные на столе. Вспоминает, как много лет назад он приводил новеньких в «Сияние». Всегда выбирал самых хорошеньких и хвастался, что ему везет.

Как сообщают коллеги из «Новостей Староалтайска», части тела были найдены на земельном участке, принадлежащем убитому. Орудие убийства — предположительно топор — до сих пор не найдено. Следствие разрабатывает несколько версий произошедшего. Не исключено, что преступление совершили лица, находящиеся под воздействием психотропных веществ. В пользу этой версии говорят многочисленные жалобы соседей на участниц программы реабилитации в организации «Шаманы Алтая», которые периодически приходили к убитому домой.

Официальных комментариев от правоохранительных органов пока не поступало.

Ника представляет, как Бардахова бьют топором. Как крик разносится над пустым участком, а прихваченный морозцем лес спит, ветер гудит между обнаженных деревьев, замерзшие лягушки лежат, накрытые палой листвой, похожие на матовую гальку.

Она представляет, как Бардахов ползет, роняет лицо в снег, тот тает, оседая каплями на коже. А на окраине деревни лает собака, тенькает на веточке синичка, свернулась в дупле белка, дышат опустевшие поля, впитывают набирающее силу предвесеннее солнце.

Я хочу к маме, говорит девичий голос из чердачной бензиновой тьмы. Я так хочу домой.

Нике холодно.

Ника отрывает взгляд от телефона.

Ника на кухне, одна. Она в майке, трениках и тапочках, на часах семь утра, кастрюля с Роминой картошкой с мясом стоит на плите. Светает.

Девушка с чердака хочет домой уже не в первый раз. Возможно, дома ее не ждали. Возможно, ее мамы давно нет в живых, но это не имеет значения. Ника так и не узнала ее имя. Никто не сказал, словно это неважно.

Почему-то снова вспоминаются дети из «приюта», и Ника с удивлением чувствует, как в ней жаром поднимается злость. Гулко ухает в стены, из стен. За плинтусом и мебелью скребутся и шуршат, звук как будто колется, щекочет. Голова очень болит, что-то пробивается из темени, как росток. Пускает корни к Никиным вискам, шее, скулам, а остальная голова нема.

Ника разогревает Ромино блюдо без названия. В стенах скребутся, яростно грызут плинтус и рейки под кухонными тумбами. Ника боится, что крысы перегрызут провода и в квартире погаснет свет, а потом придется делать ремонт. Хотя, наверное, свет не погаснет, но розетки перестанут работать точно, и Ника не сможет зарядить телефон.

Вдруг эти крысы заберутся в Никину кровать?

Вдруг, пока она спит, они прогрызут ходы в ее теле, залезут ей в рот, поселятся в голове?

Ника сыплет крысиный яд.