— Из меня эту самую душу вынимают! — трагически сообщил Кумарский-Небалуев, прикладывая руку ко лбу. — Меня мучают…

— Понятно. — Молодой человек повернулся к администраторше и сделался унылее прежнего. — Ну-с, любезная Августина Ксенофонтовна, чем вам не угодил наш гость?

Молодого человека, судя по всему, в гостинице хорошо знали. Услышав вопрос, неприступная прежде администраторша перегнулась через стойку и негромко, но веско поведала:

— Подозрительный у него паспорт, товарищ Пихоцкий, имя-фамилия вызывают естественные подозрения. Надо бы проверить.

Интонации выдавали в женщине опытного осведомителя различных органов и комиссий, возможно, даже потомственного, однако унылый молодой человек ухитрился развеять её неприступность всего четырьмя словами:

— Личный гость господина Чикильдеева.

После чего развёл руками, показывая, что и рад бы выслушать соображения столь опытного администратора во всех подробностях, да смысла не видит, и повернулся к скучающему носатому:

— Приношу извинения, Сулейман Израилович. Честное слово: не ожидал.

— Зато здесь, наверное, безопасно, — сменил гнев на милость Кумарский-Небалуев. — Мышь не проскочит.

— Мышей у нас нет, — зачем-то поведала администраторша.

Мужчины внимательно оглядели её, кивнули, после чего Пихоцкий уныло продолжил:

— Ваш автомобиль у дверей. Вот ключи, документы и доверенность. Анисим Андреевич ждёт вас на объекте после обеда. Обедать рекомендую в ресторане при отеле: кухня хорошая, готовят быстро. После встречи покажу вам другие местные заведения.

— С плохой и медленной кухней?

— У нас есть разные, — развёл руками Пихоцкий. — Выберете на своё усмотрение.

— Приятно, наверное, быть таким остроумным? — осведомился Сулейман.

— Умение вовремя пошутить раскрашивает жизнь яркими красками, — проскрипел унылый помощник Чикильдеева. — Может, всё-таки согласитесь взять шофёра?

— Нет, — качнул головой Небалуев. — Я люблю водить машину.

И направился к лифту.

Августина Ксенофонтовна смотрела ему вслед с прежними сомнением, а пальцы администраторши машинально ёрзали по столу так, словно поглаживали лежащий на нём «маузер».

— Ты, что ль, жиличка новая? — опуская топор, прошамкала старуха в чёрном платке и засаленном переднике, надетом поверх старого, расписанного жёлтыми драконами, халата. — А я — Агафья Михайловна Брауншвейг, соседка твоя сверху.

Соседка? Лера вопросительно подняла брови, намекая, что неплохо бы добавить подробностей. И опустить топор. И Агафья Михайловна, как ни странно, девушку поняла. Наполовину.

— Племянник у меня в исполкоме служит, вот и попросил помочь сироте. — Тёмные глазки смотрели из-под чёрного платка недоверчиво, пристально и, как показалось девушке, злобно. — По телефонному аппарату позвонил, предупредил, а мне что? Мне нетрудно. Мне даже весело.

Обликом — крючковатый нос, маленькие, глубоко посаженные глазки, коричневое и морщинистое до крайности лицо — старуха походила на Бабу-Ягу или ведьму, какими их рисуют в детских сказках. Однако первый испуг прошёл, и Лера видела, что перед ней обыкновенная русская бабушка…

Правда, с топором.

С другой стороны, возможно, в Озёрске именно наличие топора и является обязательным элементом для определения «обыкновенная бабушка»? Или племянник, из исполкома позвонивший, попросил прихватить? Мол, жиличка новая, конечно, сирота, но холодное оружие, тётушка любимая, не забудьте, мало ли что…

— Красивая ты, — вынесла вердикт старуха, как следует побуравив соседку взглядом.