— Это несправедливо, — возразила Дениза.

— Что это несправедливо? — переспросила госпожа Эрпен. — Если не ради няни и не ради сестер, так старайся быть послушной хотя бы для того, чтобы угодить мне.

Дениза взглянула на растрескавшиеся плиты террасы; по ним бегали муравьи.

— Это несправедливо, — повторила она, потупившись.

Госпожа Эрпен вздохнула, пожала плечами и снова принялась за книгу. Няня с тремя девочками молча поднялась по крутой лестнице с липкими еловыми перилами. Пока Эжени и няня готовили ванну для двух младших, Дениза занялась уборкой своего шкафчика. Ей не позволили привезти из Пон-де-Лэра все ее сокровища, но самые ценные были при ней: лоскут газа, шитого золотом, сломанные карманные часики, старые трамвайные билеты и альбом с марками. Она всегда рассматривала их, пока купались маленькие, потому что в эти минуты возле нее не было няни, которая непременно скажет: «Игрушки для всех» — и заставит ее показать альбом Лолотте, а та начнет вырывать страницы. Немного погодя, когда до нее донесся из ванны плеск воды, она спустилась в кухню. С кухаркой Викториной они были друзья, зато Эжени, горничная, ставшая наперсницей няни, всегда прогоняла Денизу из буфетной.

— И что это вы вечно вертитесь около меня?

В кухне хорошо пахло. Как и крепость на пляже, кухня служила убежищем. Здесь тебя окутывало тепло. Викторина, с огромной грудью, колышущейся под синей холщовой кофтой, склонялась над плитой. Дениза обожала Викторину; кухарка учила ее молоть кофе, натирать шоколад на терке и пела для нее песенку о «Мальчике савояре»: «Дитя мое, собирайся во Францию, в дальний путь…» Случалось, что Викторина и сердилась, но гнев ее всегда был теплый и нежный, как пар, клубившийся из красивой медной кастрюли, которую она называла «парилкой».

— Викторина, что у нас сегодня на обед?

— Ты тут зачем? — буркнула Викторина. — Сегодня вы обедаете не с мамой… Вам дадут бульон, шпинат и компот.

— Вот и неправда! — воскликнула Дениза. — Я вижу, что  у тебя там, в плите. Там пирог с клубникой и жареный цыпленок.

Кухарка сердито прикрыла черную дверцу плиты.

— Не суй нос, куда не следует, — ответила она. — Все это не для маленьких девочек… Ну живо, марш отсюда… Из-за тебя мне еще попадет!

По тону Викторины Дениза поняла, что пирог и цыпленок доказательства каких-то загадочных и предосудительных событий. В шесть лет она уже обладала каким-то тревожным тактом, боязнью что-то узнать. Она промолчала и, понурив голову, вышла из кухни. В полуотворенную дверь столовой она увидела на столе букет цветов. Казалось, весь дом готовится к какому-то празднику, из которого она исключена. Она услышала раздавшийся на лестнице голос няни:

— Дениза! Where on earth is this child?[3]

— Няня, — крикнула толстуха Викторина, — возьмите Денизу! Беда с этим двойным меню…

Она вышла на порог кухни и обменялась с англичанкой взглядом, в котором сквозили смех и презрение; а девочка в красной фуфайке перехватила этот взгляд и не забывала его всю жизнь.

— Hurry on,[4] — сказала няня. — Твои сестры уже вымылись… Викторина, что сегодня у малышей на обед?

— Шпинат и компот, — ответила та.

— Good gracious![5] — возмутилась няня. — Я с ней поговорю.

Она пошла на веранду, и до Денизы донеслись ее негодующие возгласы:

— A child must be fed. I cannot starve them![6]

Няня вернулась, потащила Денизу на второй этаж и бросила Эжени:

— Она дурная мать.